— Потому что ты баба, глаза у тебя на мокром месте, — уже миролюбиво говорил Федько, утешенный ее искренней похвалой. — А с меня хоть пускай кожу сдирают — крика не дождутся!
Татьяна колдовала над братом, пока он совсем не успокаивался. Потом они сидели рядом, плечом к плечу, полные взаимного доверия, разговаривали шепотом, словно боялись, что их кто-то подслушает.
— Вот дай мне подрасти — тогда только меня и видели! — похвалялся брат.
— Куда же ты пойдешь? — спрашивала Таня. Ей и боязно было за брата, и в то же время ее разбирало любопытство.
— В Америку.
— Как же ты туда доберешься?
— А я на корабль поступлю. Мне только бы до Одессы добраться.
Лицо у брата становилось таким решительным, что сестра нисколько не сомневалась в том, что он так и сделает.
— Мама же по тебе плакать будет, — тоненьким голоском говорила Таня, и в носу у нее начинало щипать, и слезы навертывались на глаза. — Тебе ее не жалко, да?
Но Федько упрямо стоял на своем:
— Тебя бы вот так бить!
— А ты слушайся отца, он и не станет бить, — советовала сестра.
— Ай, что ты понимаешь в этом! — сердито отвечал брат и отворачивался, насупившись, от Тани.
Некоторое время они молчали. Потом Таня осторожно касалась братова плеча:
— Федь…
— Ну что?
— Ты ж хоть писать будешь?
Федько долго соображал что-то, пытаясь захватить пальцами босой ноги зеленую травинку. Наконец по-взрослому отвечал:
— Да буду писать, куда же от вас денешься. — И сразу же уточнял: — Тебе и маме, — потому что у него все еще болела спина, которую нахлестал отец. — Ты мне что-нибудь погрызть принеси, — просит Федько сестру, когда она собралась идти обедать.
— А ты?
— Я не пойду!
У брата снова обиженно начинают подергиваться губы, глаза прячутся под хмуро сведенными бровями.
За обедом все молчат, будто в семье кто-то умер. Отец сидит насупленный, мать подает на стол заплаканная, сестры притихли над своими тарелками, боясь дыхнуть. Сегодня и борщ не борщ, и саламата не саламата, и хлеб не лезет в горло.
Наконец отец не выдерживает.
— Зови этого изувера обедать, — обращается он к младшей дочери, хорошо зная, откуда пришла Таня, — да не беги так, не бойся, не обессилел после печеной картошки!
Федько волчонком входит в хату.
— Ты хоть лоб перекрести! — гремит отец, когда Федор прямо от порога идет к столу. Но голос его уже не дрожит от гнева, который в нем перегорел, сердце отца оттаяло, смягчилось, только он показывать не хочет, что ему уж и жалко своего неудачника сына.
