Федько подрастал, наливался силой, как дикий бычок, и отец все чаще в отчаянии хватался за голову. У сына уже появился ломающийся басок, горячая верхняя губа покрылась темными усиками, а бог ему разума все не давал: каким озорником рос, таким и остался.
В четырнадцать лет он чуть-чуть не раскроил голову соседу — угодил ему из рогатки в лоб. У соседа шишка на лбу величиной в сливу, а у Федька спина, как пасхальное яйцо, разрисована.
— За что ты его? — допытывалась у брата Таня.
— А чего он над Миколою измывается! Ты видела, каких он ему тумаков дает?.. Я ему еще не так разобью лоб!
Таня молча смотрит на брата, сердцем она на его стороне. Сама не раз испуганно слушала, как отчаянно кричал Миколка, которого беспощадно порол разозлившийся дядька-сосед.
— И за что он его бьет?
— Потому как не родной, — поясняет Федько. — Вот он на нем и сгоняет злость… Да пускай еще раз попробует! Пускай только ударит!..
Пятнадцати лет Федько задумал поволочиться. Подмигивал соседке — солдатке Наталке, чтобы пустила к себе под одеяло погреться. Солдатка, молодая румяная бубличница, до слез хохотала над мальчишкой и послала молодого петушка к маме — попить еще молочка и набраться сил. Посрамленный Федько грубо обругал ее, за что и получил звонкую оплеуху от скорой на расправу бубличницы.
Но чертова Наталка этим не удовольствовалась. Встретив священника, скромненько надвинула на лоб головной платок, пригасила лукавые огоньки в глазах.
— Батюшка, разве ваш сынок дома не высыпается, что ко мне под бок стал проситься?
В тот день «разговор» с Федьком в кладовке продолжался свыше часа.
— В монастырь разбойника! — гремел отец. — На хлеб да на воду…
Федько отлеживался в бузине до позднего вечера.
— Больно? — сочувственно спрашивала Таня, и брат, к ее удивлению, на этот раз не прогонял ее от себя.
Поднялся, шевельнул широкими плечами, угрожающе бросил:
— Ну, отец, это вы последний раз по мне поездили! Больше не дамся вам, дудки!
— Что ты говоришь, дурной! — ужаснулась Таня.
— Ай, что вы, бабы, понимаете? — презрительно плюнул Федько и вдруг болезненно скривился, касаясь рукой спины. — А кнутовищем лупцевать изо всех сил можно?
Отец все-таки больше не бил брата. Не потому, что не хотел, а потому, что не смог.
Случилось все в начале лета. Таня только что приехала домой. Отец ходил туча тучей: Федька исключили из духовной семинарии. Рухнула надежда на то, что сын когда-нибудь примет священный сан, получит отцов приход, станет кормильцем, поддержкой большой семьи.
