— А вы знаете, хозяин, зачем мы пришли?
— Откуда же мне знать? — ответил недовольно Оксен. — Скажете — будем знать.
— Мы пришли сватать, вот! — качнулся в сторону Оксена дядька в кожухе, а потом толкнул своего соседа локтем под бок: — Да говорите уж дальше вы, Иване, потому что я не такой мастак, как вы… Вы, хозяин, только послушайте, что он вам скажет… Да ну же, говорите уж, Иване, мы вас уже слушаем!..
Иван пободал-пободал головой, будто собирался с кем-то драться, и начал молоть вздор про охотника, про куницу — красную девицу да про след, который привел их на Ивасютин двор. «Чтобы вам повылазило!» — проклял их Оксен, но дядька в кожухе думал иначе: он вертелся, причмокивал языком, подмаргивал, откровенно восторгаясь красноречием своего товарища, то и дело восклицал, наставляя на Оксена толстый потрескавшийся палец: «О!.. Вы слышите, что Иван сказал?.. Ну уж и сказал — как припечатал, сто колючек ему в бока!» — и в искреннем восхищении толкал Ивана под бок.
— Так что же вы, хозяин, нам скажете: отдадите нам куницу или, может, мы не в тот двор попали?
— Надо об этом, как водится, у самой куницы спросить, — криво усмехнулся Оксен. — Олеся, иди-ка сюда!
Сваты враз раскрыли рты, будто заранее готовились выпить из чарки, которую вот-вот должна была вынести им на тарелке под рушником желанная куница. Но Олеся не откликалась. Тогда Оксен, не глядя на сватов, вышел в соседнюю комнату — за сестрой.
Олеся стояла возле окна, смотрела во двор. Солнце обливало ее золотыми лучами, накинуло поверх ее платья свой воздушный убор — легкий, еле заметный глазу. От того убора сестра казалась более тонкой, нежели была в действительности, и в сердце Оксена вдруг шевельнулась жалость к ней. Но сразу же он вспомнил про сватов, которые пришли отбирать у него землю, и недоброе чувство заглушило то, первое чувство, мрачным огнем зажгло глаза.
— Там к тебе сваты… Может, рушники будешь доставать?
Сестра повернулась к нему, обрывая солнечные лучи, опутавшие ее золотой паутиной, и Оксен остолбенел: Олеся плакала. Крупные слезы набегали на глаза, губы дрожали, всегда ласковый взгляд ее был полон горького удивления, мучительного непонимания.
— Братец, я вам так надоела, да?..
Эти слова резанули Оксена по сердцу. Жалость к сестре сдавила грудь, смела все недобрые мысли, до сего времени терзавшие его, а Олеся подошла к нему, несмело коснулась пальцами руки брата:
— Я никуда от вас не уйду, братец!
Сестра будто сняла этим ласковым прикосновением тяжесть, которую взвалили на Оксеновы плечи сваты. Он нежно взглянул на Олесю, положил на ее худенькое плечо тяжелую руку.
