— Да отцепитесь вы от меня. Кто вам не дает хозяйничать!
— Нет, вы скажите… — с пьяным упорством лез к нему самостийник. — Вы все-таки скажите: когда мы избавимся от лапотников?
— Не забывайте, что я тоже русский! — вспыхнул сосед.
— Овва, какая цаца, уж и слова ему сказать нельзя! — обиделся и самостийник. — Да плевал я на вашу Россию с высокого порога!
Сосед что-то ему ответил, видимо язвительное и злое, потому что самостийник посинел от злости. Закатав широкие рукава рясы, лизнул длинным языком большой волосатый палец, сложил кукиш и поднес его своему оппоненту к самому носу.
— А, дудки, кацапы проклятые, хватит издеваться над нашей ненькой!
Поднялась суматоха. Одни священники отталкивали обиженного русофила, другие изо всех сил держали взбеленившегося самостийника, который все еще размахивал кукишем, стараясь попасть им противнику в глаз. И кто знает, чем кончилась бы эта катавасия, если бы не отец Виталий.
— Опомнитесь, как вам не стыдно! — крикнул он молодым и звонким голосом, встав за столом. Глаза его лихорадочно горели, рукава длинной шелковой рясы взметнулись, словно крылья злой птицы. — Подумайте, какой пример вы сейчас подаете своим поведением нашей пастве!.. Отец Феодосий, как вам не грех из перста, предназначенного для креста святого, творить лапу дьявола?
Священник-самостийник глянул на свой кукиш так, будто впервые увидел его. Пьяный задор угас на его лице, он виновато полез за стол.
— Дожили, что и батюшки не мирятся между собой, — с сокрушением покачал головой Танин сосед. — А бог ведь все это видит, все это слышит! Ох, грехи наши, грехи! — И уже другим тоном спросил: — Так вы говорите, что собираетесь учительствовать?..
Возвращались домой на другой день рано утром. Вчера загулялись допоздна; уже и первые петухи пропели, а священники все еще сидели за столом, спорили, пели духовные, а потом и светские песни, припоминали один другому старые и новые обиды и тут же обнимались и целовались. Табачный дым стлался сизыми космами, бросал синие тени на пьяные лица, и оттого все здесь были похожи на мертвецов, что повылезали из своих могил и сошлись на пиршество в этом доме.
Таня рано ушла спать, но долго не могла сомкнуть глаз: пьяные голоса доносились и сюда, разгоняли сон. Наконец она обняла обеими руками подушку, прижалась к ней горячей щекой, пожелала сама себе: «Пускай мне приснится Олег» — и сразу уснула.
Проснулась она с ясной головой и легким сердцем. Немного полежала, нежась в ласковых объятиях дремоты. Потом сразу открыла глаза, соскочила с кровати и, натянув поверх сорочки юбку, босиком выбежала во двор.
