— Этого уж, звиняйте, не знаю. Сказали только, что разумнейший человек был, а вернулся с войны — с ума сошел, пропал человек!
— А я что вам говорил: нет ладу на земле, нет и там! — опять ткнул пальцем в потолок Гайдук. — Коли уж слуги божий от святой веры отрекаются, то куда уж дальше! Вот так досидимся, пока нас лиходеи всех сожрут!
Он с такой силой стукнул кулаком по столу, что даже тарелки подскочили, опрокинулась рюмка — по скатерти расползлось темное пятно. Олеся тотчас подбежала — раз-раз! — ткнула рушником в мокрое место, поставила рюмку, а Оксен, которому и так до черта надоели все эти раздражавшие его разговоры о земле, о комитетах бедноты и продразверстке, быстренько налил ее снова.
— Давайте, дорогие гости, хоть сегодня забудем об этих обидах, пускай они против наших врагов обернутся. Выпьем, дядька Михайло, да ударим лихом об землю, да запоем какую-нибудь веселую, а то наша молодая вон совсем запечалилась.
Таня только бровью повела, Гайдук же с упрямством пьяного возразил:
— Хорошо тебе забывать обиды, когда ты в своем доме живешь!
— А и правда, давайте споем, — вмешалась Зина, которой тоже начали надоедать эти мужские разговоры.
На поповских харчах она раздобрела, молодое ее тело налилось, стало пышным, как сдобная булка, ровный легкий румянец лег на щеки, спокойным счастьем светились большие черные глаза, и Таня рядом с ней казалась совсем еще девочкой: худенькое, бледное личико, старательно зачесанные, прилизанные волосы, под светлым платьем девственно и беззащитно обрисовывалась маленькая грудь. «Боже, чем же она детей своих кормить будет? — неодобрительно оглядывает эту городскую приезжую старая Гайдучиха. — Что это за груди — там же на полраза куснуть! А руки — как палочки! Завязнут в деже с тестом — мужу придется вытаскивать. Ой, нагорюется с нею Оксен, будет ему в хозяйстве не помощь, а немощь!» Но ничего этого она вслух не сказала, только поддержала матушку:
— А и правда, что это мы как на поминках! Давайте-ка споем. — И толк мужа в бок: — Начинай-ка ты, Михайло, у тебя же когда-то был голос.
— Был, да сплыл, — сразу вспомнил еще одну обиду Гайдук. — Лишили меня, старуха, голосу, теперички мы безголосые, как та рыба в неводе.
— Да ну, Михайло, хватит уж тебе об этом! — не отставала Гайдучиха, она была рада случаю услужить матушке. — Так какую мы запоем?
Гайдук отодвинул тарелки, будто расчищая место для песни, пригладил обеими ладонями седые волосы, откашлялся. Лицо его сразу стало торжественным, как у слепых лирников, которые поют по ярмаркам и возле церквей, получая за это «подаяние», он даже глаза закатил вверх, глядя в потолок, будто выискивал там песню.
