Исключили Федька за то, что он поколотил ректора семинарии. Встретил его на лестнице и отхлестал селедкой — соленой рыбиной, которой уже больше месяца давилась семинарская братия.
Ректор два дня не показывался студентам на глаза, а Светличного вытурили с волчьим билетом.
Федько приехал домой вечером, когда вся семья сидела за столом. Отец, увидев непокорного сына, так и затрясся весь, так и набросился на него. Но Федько ожидал, должно быть, такого приема: ухватил отца за руки, недобро поблескивая глазами, словно молодой бычок, уперся ногами в пол, и отец стоял, беспомощный, как ребенок. Только теперь заметили сестры, как вырос брат: стройный и широкоплечий, он был на голову выше отца.
Отец дернулся раз, дернулся другой, тихо сказал:
— Пусти.
И когда Федько отпустил его руки, отец уже не решился ударить сына. Повернулся, тяжело ступая, ушел в другую комнату, сгорбленный, сразу постаревший на много лет.
Вот тут-то и налетела на Федька мать. Полная, низенькая, она и до плеча не доставала сыну, но таким гневом пылало ее всегда доброе лицо, таким осуждением горели ее глаза, что Федько даже отшатнулся от нее, отступил к двери.
— Ты что же это, нечестивец, себе надумал?! — воскликнула мать, толкая сына в грудь. — На отца, на родного отца руку поднял? Да есть ли у тебя бог в сердце?.. Иди сейчас же, падай перед ним на колени, пусть простит, некрещеный твой лоб!
Она все била его пухлыми кулачками в грудь, неумолимая, гневная, решительная, загоняла его в угол.
— Да пойду, чего вы так… — хмуро отозвался сын и неохотно отправился в ту комнату, где закрылся отец. А мать, провожая, подталкивала его в спину.
Как ни прислушивалась Таня, но так и не узнала, о чем они там разговаривали, — до нее доносились только неразборчивые голоса. Вначале голос Федька — глухой, басовитый, словно из бочки: бу-бу-бу-бу-бу-бу… Потом что-то отвечал ему отец — тонким, обиженным голосом. И чем они дольше разговаривали, тем тише становились голоса. Но вот мать, которая стояла у самых дверей, подняла просветлевшее лицо к пышной, в золотых ризах, иконе, с облегчением перекрестилась.
— Слава тебе, матерь божья, — помирились.
Они вышли из комнаты вдвоем: отец — вытирая заплаканные глаза, Федько — с хмурым и виноватым лицом.
— Что ж, не удалось сделать из тебя, Федя, священника, значит, на то божья воля, — сказал за ужином отец. — Есть у меня знакомый в банке, пойдешь служить туда, глядишь, еще и директором когда-нибудь станешь. Га, матушка, как тебе это нравится: сын — директор банка?
