От Николаевского вокзала до Кирпичного переулка, где проживал "верный человек", идти-то всего ничего. Ежели строевым шагом, то с полчаса, а прогулочным — минут сорок. Кузя, который Ванька Сухарев, официант с вокзального ресторана (он и на поезд помог попасть, и харчей в дорогу собрал!) клялся-божился, что приютят на первое время, подскажут, куда и как. А он, Иван Афиногеныч, им маленькую посылочку передаст вместе с запиской.
Где находится переулок, Иван представлял. Можно бы пройти побыстрее, срезая лишние углы, но захотелось пройтись по Невскому, с него повернуть на Большую Морскую, или как там ее по-новому? Не то Хер-Цена, не то еще кого-то.
Питер не испортили ни войны, ни революции. Даже загаженные лошадьми мостовые и заваленные шелухой от семечек дворы не мешали любоваться красотой. По-прежнему высились дворцы, обжимавшие Невский проспект, словно воротник мундира, укрощали жеребцов голые греки на Аличковом мосту, грузная статуя Екатерины прикрывалась зеленью, а шпили Адмиралтейства и Биржи указывали путь, словно путеводная звезда. Красота. Только эта красота вызывала у Николаева раздражение. И окна-витрины на Невском, кои по восемнадцатому году были заколочены досками, распахнулись. Повыползали, как поганки, всякие вывески — Галантереи и Жоржи с Борманами, папиросы "Ира" и "Герцоговина Флор", прочее. Одних только ювелирных магазинов Иван насчитал шесть штук. А уж парикмахерских… Верно, питерцам теперь делать нечего, только стричься и бриться. А вот тут "Сукин Сын". Иван даже остановился от изумления. Нет, "Сукин и Сын". Из распахнутых дверей ресторанов, несмотря на утро, одуряюще пахло жареным мясом, свежей сдобой. Тут вам не Череповец. Уж если в родном городке от вывесок не продохнуть, то в бывшей столице и подавно. У, сволочи! В Поволжье народ голодает, траву ест, покойников из земли выкапывает, а тут такое!
Иван не любил Питер. Ни прежний, именуемый Санкт-Петербургом, ни нынешний, ставший в августе четырнадцатого Петроградом. А за что его было любить? За слякоть и сырость? Это в умных книжках да в стихах, что в учебной команде читали ученые господа, запущенные к солдатам по придури ротного командира. Как там? "Люблю тебя, Петра творение, люблю твой строгий, стройный вид". Это, помнится, кто-то из господ офицеров читал. Стихотворение длиннющее, как и выучил? А еще и солдат заставлял учить. Не все, но пару четверостиший должны были знать. Вот сейчас разбуди ночью, прочтет:
