— Я буду очень признательна, если ты посмотришь котел, — говорит Фелиция, но как-то формально. Наверное, думает, будто обидела меня.
Знаю, я уже довольно долго молчу. Такое бывает. Я снова погружаюсь в свои мысли. Это не то же самое, что вспоминать, потому что чувствуешь цвет, запах и вкус.
— Но не сегодня, — продолжает она. — Уже поздно. Ты, наверное, устал.
Я соглашаюсь. Я не устал, как бывает порой. Я весь горю, несмотря на холод. Но котел подвернулся удачно, ведь благодаря ему у меня появился повод снова прийти в этот дом. Кроме того, мне страстно хочется разобраться в этой холодной махине и вернуть ее к жизни.
— Перед уходом тебе надо выпить, — с улыбкой говорит Фелиция и приносит бутылку бузинного вина. Портвейн и крепкие напитки забрал ее отец. Странный поступок — бутылки забрать, а мебель оставить.
Бутылка заплесневела, но когда я ее откупориваю, вино течет яркой темной струей. Аромат у него сильный, не сладкий. Фелиция принесла два бокальчика, и я наполнил их до краев.
Стекло такое тонкое, что я боюсь, как бы оно не треснуло под моими губами. Вино течет по моей глотке, согревает меня, но и пробуждает мысли, которые до сих пор лежали тихо. Худое лицо Фелиции слегка зарумянивается. Она ставит локти на стол и отпивает из бокала, который держит обеими ладонями.
— Что ты поделываешь, Фелиция? — спрашиваю я.
— Вожусь с Джинни — разумеется, кроме того времени, когда за ней может присмотреть миссис Квик. Вечером укладываю ее, а потом занимаюсь математикой.
Я киваю. В школе я всегда был лучшим, но когда она начинает рассказывать, я чувствую себя совершенно несмыслящим в том, что Фелиция понимает под математикой. Она говорит, что выписывает бюллетень Французского математического общества. Стало быть, изучение французского в школе пригодилось — ведь это значит, что она читает журналы в оригинале. Есть такой человек по фамилии Фату,[12] — руки Фелиции сжимают бокал, глаза сияют. Может, я завидую ее внезапному оживлению и поэтому говорю:
— Не думал, что девушки интересуются математикой.
Но лучше бы я этого не говорил, потому что ее лицо суровеет. Она ставит бокал на стол.
— В 1890 году на трайпосе[13] по математике в Кембридже Филиппа Фоссет набрала на тринадцать процентов больше баллов, чем старший спорщик, — говорит она.
Я понятия не имею, почему так хорошо быть старшим спорщиком. Обычно в таких случаях я успешно блефовал, но сейчас я просто спрашиваю:
— А кто такой «старший спорщик»?
