— У нас нет ничего общего, — спокойно объяснил юноша, опуская глаза. Возможно, когда-нибудь он расскажет об этом, но сейчас повесть, как на самом деле они «не поладили» с Илье и Дамианом выглядела бы так, словно не получив любви, он пытается играть на жалости.
Тристан сделал себе заметку на будущее: ясно, что Айсену пришлось нелегко, но не стал развивать неприятную тему, боясь нарушить хрупкую ниточку между ними. Он что-то спрашивал о пустяках, молодой человек отвечал — Тристан не смог бы сказать что, просто слушая голос, и не мог отвести глаз от сидевшего напротив юноши, тихо сиявшего румянцем, то и дело нисходящим до призрачной белизны под этим жадным пристальным взглядом.
Растерянный, смущенный, непонимающий совершенно, чего ему нужно ожидать, Айсен нервно улыбался, но сопротивляться собственной мечте трудно, почти невозможно. Он забывался, растворялся в любимом. Тристан коснулся его руки, и у юноши пресеклось дыхание. Сил на борьбу уже не осталось, то, что выглядело уверенностью — было спокойствием осужденного на эшафоте, который ждет знака о помиловании или сигнала к казни. Их встреча становилась одновременно счастьем и пыткой, но прервать ее Айсен не решился бы: пусть так! Что же поделаешь, если иначе не получается… Пусть. Хотя бы на один день поверить, что любовь возможна, что она не выдумка упрямого наивного мальчишки… что она может быть взаимной. А боль… Он же сам говорил, что с любимым и боль — это радость!
Пусть этот день будет твоим без остатка, как ты просишь! — мягко мерцали синие глаза, и Фейран терялся в их глубине, способной вместить в себя столько чувств:
— Ваше путешествие… — тревога.
— Жаль, что ты сейчас без инструмента, я бы очень хотел послушать, как ты играешь…
Всплеск горделивой радости:
— Мы можем зайти?…
— Нет уж! Твой наставник пообещал свернуть мне шею, если я к тебе подойду!
Смех, и мужчина вдруг понимает, что никогда его не слышал раньше.
— О! Кантор невероятный человек!
Беспощадно задушенная ревность! Обыденная беседа двух людей, ни чем не выделяющихся и не привлекавших к себе внимания окружающих, становилась таинством, связывавшим их теснее любых обрядов. Слова действительно не имели значения, единственное, что было важно — то, что самый дорогой человек рядом.
Они все-таки идут к дому. Айсен забегает только на минутку, пока любимый ждет его на улице, и, едва схватив дрожащими пальцами гриф, вылетает обратно, растерянно озираясь…
— Замерз? — прежде, чем юноша успевает запротестовать, ему на плечи опускается плотный уперлянд. — Вечер прохладный.
