Он быстро крутил запястьями, перекатывался с пятки на пятку и раскачивал тело — как в цигуне, поставленном на перемотку. Студент что-то шептал, глаза его вспыхнули нестерпимо алым. Воздух вокруг нас сначала помутнел, а потом в нем начали проявляться потоки света, похожие на закрученные ленты гимнасток. Или скорее даже на светящиеся золотом цепочки ДНК…
Я не знала куда смотреть: на яростного Артура или на наших соперников. В первый момент они не поняли, фигли Эдинброг стоит к ним спиной, пусть бой уже начался. А теперь осознали и сорвались нам навстречу, явно намеренные пресечь безобразие на корню.
Вот только истинное безобразие неукротимо!
Эдинброг зубами схватился за край одной наколдованной цепочки и втянул ее, как длинную мармеладку. Потом он махом собрал остальные «ДНК» в букет, смял их в кулаке, подшагнул ко мне и вдруг сделал две вещи одновременно.
Во-первых, он резко опустил руку с чарами мне на грудь, в район сердца (вообще я бы сказала «он ударил меня по груди», но это звучит абьюзивно даже в условиях боя).
Во-вторых, Артур подтянул меня к себе, наклонился и… поцеловал.
Точнее, в первую секунду я подумала, что это поцелуй. И решила, что Эдинброг свихнулся. Или просто оказался яростным, воинствующим романтиком. Что, в принципе, то же самое.
И что я свихнулась с ним заодно — потому что внезапная, оголтелая радость, заполнившая меня от его касания, явно сигнализирует о каких-то сбоях в системе… Например, о намечающейся болезни, чей международный шифр — F 63.9. (Якобы. На самом деле информация о том, что ВОЗ категоризировала влюбленность как расстройство — всего лишь интернет-утка года эдак две тыщи десятого).
Но, в любом случае, это оказался не поцелуй. А всего лишь способ передачи импульса для скоростной трансформации.
Губы Артура прижались к моим, теплым и удивленным, язык напористо толкнулся вперед, и мне показалось, что в меня скользнул луч закатного солнца, кем-то оторванный от звезды и теперь мечущийся в поисках дома. А в сердце тем временем скользнул еще десяток таких лучей…
Они встретились где-то в районе гортани, и я вдруг хрипло, по-звериному застонала в губы Эдинброга. В огромных зрачках колдуна я увидела, как сменяют цвет мои радужные оболочки. Они стали желтыми. Тигриными.
Артур погладил меня по затылку:
— Хороший стон. Но сейчас лучше рычи, — шепнул он, отстраняясь, и не глядя швырнул себе за спину силовой волной, отбившей нимфина назад.
А пума и так замерла. Напряженная.
