Пушкин прививает русскому национальному сознанию тот самый исторический детерминизм, на который, как оказалось в дальнейшем, так сильно повелась русская мысль, до сих пор отказывающаяся принимать фрагментарность и разрозненность исторического и частного времени, как того от нее требует эпоха постмодерна. Тайна человеческого существования, смысл жизни государства и всего человечества для Пушкина постигаются через открытие Истории как длящегося времени. Провидение ли, Рок ли, другие ли закономерности влияют на исторические события? — Пушкин старается обнаружить исходные точки Истории и Времени.
Вот он пишет в своей «критике» «Истории русского народа» Н. Полевого: «История древняя кончилась богочеловеком, говорит г-н Полевой. Справедливо. Величайший духовный и политический переворот нашей планеты есть христианство. В сей-то священной стихии исчез и обновился мир. История древняя есть история Египта, Персии, Греции, Рима. История новейшая есть история христианства. Горе стране, находящейся вне европейской системы! Зачем же г-н Полевой за несколько страниц выше повторил пристрастное мнение XVIII-го столетия и признал концом древней истории падение Западной Римской империи — как будто самое распадение оной на Восточную и Западную не есть уже конец Рима и ветхой системы его?
Гизо объяснил одно из событий христианской истории: европейское просвещение. Он обретает его зародыш, описывает постепенное развитие и, отклоняя все отдаленное, все постороннее, случайное, доводит его до нас сквозь темные, кровавые, мятежные и, наконец, расцветающие века. Вы поняли великое достоинство французского историка. Поймите же и то, что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; что история ее требует другой мысли, другой формулы, как мысли и формулы, выведенные Гизотом из истории христианского Запада. Не говорите: иначе нельзя было быть. Коли было бы это правда, то историк был бы астроном и события жизни человечества были бы предсказаны в календарях, как и затмения солнечные. Но провидение не алгебра. Ум человеческий, по простонародному выражению, не пророк, а угадчик, он видит общий ход вещей и может выводить из оного глубокие предположения, часто оправданные временем, но невозможно ему предвидеть случая — мощного, мгновенного орудия провидения» [1, 143–144].
Очевидно, что для Пушкина существуют некие значительные, как бы основные периоды и эпохи исторической жизни народов, империй и целых континентов (Европа!); бесспорно, что он выделяет появление христианства как главный поворот в европейской истории (об этом поговорим отдельно), но сами движущие силы исторического развития ему пока не совсем видны. Хотя в сам
