То же самое и с Пушкиным — евангелическая сила его текстов, давшая главные скрепы для русской жизни, при всей своей «невидимости» его воздействия (непрочитанность многими людьми основных его произведений, хотя с каким-то «островками» творчества поэта всякий человек, говорящий по-русски, знаком, а подчас хватает и одной сказки, слышанной в детстве) — очевидно и неотменяемо.
Организация им русского мыслительного пространства, русской исторической жизни, примеры любовного, природного, в целом бытийственного наслаждения реальной жизнью — уже являются неотъемлемой частью существования целой нации, людей русской культуры.
Распространение этой невидимой, но мощной силы пушкинского влияния не сравнимо ни с кем из других русских гениев. Уж на что велик был гений Толстого в его гомеровской — и успешной — попытке воссоздать русский мир в качестве некой цивилизационной Атлантиды с ее изумительно сильным жизненным проявлением, но и он уступает Пушкину по длительности и силе воздействия на жизнь нации.
Пушкин слишком изначально силен в своем первородстве открытия русского мира и русского бытия, поэтому все другие попытки других титанов культуры неизбежно должны были опираться на уже сделанное и открытое им. Пушкинское «отцовство» для русской культуры не отменимо никем и никак. Но продолжает оставаться актуальным вопрос — как же такое я в л е н и е описывать и исследовать? Здесь поневоле приходится обращаться к критериям поистине библейским.
Точные слова для этого находит В. Непомнящий: «…Человеческая жизнь у Пушкина и в самом деле есть предстояние… трагические ситуации у Пушкина — результат слепоты или гордыни героев, считающих себя хозяевами в не ими созданном мире… Пушкинский художественный мир есть… своего рода икона нашего, человеческого мира. Икона не как предмет поклонения и молитвы, а — по аналогии с „умозрением в красках“ кн. Евг. Трубецкого — „умозрение в слове“, где наряду с чертами нашего „звериного царства“ воплощено, говоря его же словами, „видением иной жизненной правды и иного смысла мира“» [5, 15].
Поэтому одной из самых главных задач исследователя мира Пушкина представляется задача не столько понимания данных аспектов его художественной Вселенной, но необходимость найти адекватную терминологию и метод раскрытия основных ее (Вселенной) свойств и закономерностей.
Если уж продолжить эту аналогию (с Вселенной), то можно сказать, что Пушкин для русской цивилизации — это нечто вроде «Большого взрыва», после которого и стала
