Способность Пушкина порождать в русской культуре такого рода универсальную целостность восприятия и отношения к бытию и человеку и отвечает на вопрос, почему столь непререкаем и велик авторитет поэта в русской жизни вообще, не говоря о культуре. Таким восприятием Пушкина и объясняется нескончаемые попытки — от Гоголя и А. Григорьева до Ф. Достоевского и А. Блока, В. Набокова и А. Битова — относиться к личности и фигуре поэта как к кристаллизации русского культурного типа, как к идеалу человека, безотносительно к каким-то мелочам бытовой жизни автора «Евгения Онегина».
Вот суждение В. Непомнящего на этот счет: «…Главная причина подобного авторитета Пушкина — осознается оно или нет, неважно — в том, что Пушкин глубже, шире, правильнее и гармоничнее всех ощущает священную, божественную природу бытия и человека — в том трагическом, страшном, часто постыдном противоречии, какое с нею являет реальная практика человеческого существования. Собственно, человеческая проблематика Пушкина в целом близка коллизии блудного сына, пользующегося своею частью отцовского имения на стороне, по своему убогому разумению… Если обойтись без евангельских аналогий, более привычным нашему сознанию языком, то универсальная коллизия Пушкина — человек перед лицом „высших ценностей“» [5, 14].
В самом деле, обыкновенный филологический подход по отношению к Пушкину, ну, никак не работает. Тем более не может работать какая-то из отмычек постмодернистских приемов — нечто вроде «деконструкции». Всякое его слово, дошедшее до нас, является безмерной ценностью, оно не может быть подвергнуто п р о с т о м у анализу, как тексты иных писателей, даже самых великих. Оно требует дополнительного истолкования именно в его соотнесении с «высшими ценностями» национальной цивилизации. Пушкин как мощнейший магнит продолжает оказывать воздействие на все пространство русской культуры, которое его окружает.
Внешняя невидимость этого воздействия не более чем образ в его же пушкинском духе: произнесенное слово, а тем более запечатленное на бумаге, обладает своей витальной божественной силой и начинает жить отдельно от автора, преобразовывая не только пласты культуры, но и саму человеческую природу. Пушкинское магнитное поле продолжает воздействовать на громадные пласты русской жизни во всех ее проявлениях — от частной судьбы отдельного человека до исторических коллизий России. Единственное сравнение, какое приходит в голову, — это сравнение с евангельскими текстами, которые своим содержанием, своими смыслами, своими нравственными максимами продолжают влиять на жизнь человека данной (христианской) цивилизации и держать его в рамках э т о й действительности как нельзя более крепко.
