Религиозные представления о сути человеческой жизни становились единственной связной системой, — логической, в определенной степени, сеткой, накладываемой сознанием средневекового русского человека на окружающую его среду — от социальной до самой бытовой. Но эта система была весьма неподвижной, она не позволяла никаких допущений и вариаций в интерпретации основных понятий и символов веры. Раскол (протопоп Аввакум как главный его свидетель) отразил первую, по существу, попытку интеллектуально не согласиться с изменениями, производимыми в характере и практическом осуществления религиозной жизни. Какая-никакая, но это была осознанная и жесткая защита своей истинной «старой веры».
Другой значительной объясняющей системой для сознания этих людей выступало устное поэтическое творчество, фольклор. Но и эта гносеологическая структура (выразимся крайне осторожно) по своей природе не требовала ни от рассказчика, ни от сказителя, ни от певца какого-либо видоизменения канонического текста, полученного им издревле, которое базировалось бы на соображениях вновь появившегося критерия безусловно логического толка. Появление подобной процедуры сразу переводила бы фольклорный акт в авторское творчество и помещала его в какую-то художественно-идеологическую традицию, в основании которой всегда лежит, простое или сложное, но объяснение, почему изменен канон и какая этому есть причина, которую возможно логизировать.
У Толстого есть гениальное место в «Войне и мире», в котором он описывает данный тип сознания в Платоне Каратаеве: «Когда Пьер, иногда пораженный смыслом его речи, просил повторить сказанное, Платон не мог вспомнить того, что он сказал минуту тому назад, — так же, как он не мог словами сказать Пьеру свою любимую песню. Там было: „родимая, березанька и тошненько мне“, но на словах не выходило никакого смысла. Он не понимал и не мог понять значения слов, отдельно взятых из речи. Каждое слово его и каждое действие было проявлением неизвестной ему деятельности, которая была его жизнь. Но жизнь его, как он сам смотрел на нее, не имела смысла как отдельная жизнь. Она имела смысл только как частица целого, которое он постоянно чувствовал. Его слова и действия выливались из него так же равномерно, необходимо и непосредственно, как запах отделяется от цветка. Он не мог понять ни цены, ни значения отдельно взятого действия или слова» [4, 56].
* * *
Расхождение между двумя типами цивилизаций — восточно-христианской и западно-христианской имеет не только гносеологический характер, они устремлены — в плане освоения мира — на разные объекты и, соответственно, порождают разные ценности. И в целом мировоззренческая ситуация современного постмодернистского мира приобретает черты эпистимологического раскола по линии отказа со стороны Запада от детерминистско-аксиологического инструментария осознания и объяснения бытия при сохранении подобных подходов не только в России, но и в странах конфуцианской и исламской цивилизаций. При этом производится
