Именно век спустя после смерти Петра Великого Россия получила ответ наследника свойственника императора, своего арапа, в тексте «Бориса Годунова» (1825). Художественный ответ на исторические свершения Петра был предъявлен миру ровно век спустя. Прав был поэт — бывают «странные сближения».
В этом есть особый смысл метафизического свойства. Попытка царя Петра «поднять Россию на дыбы», «прорубить окно в Европу» (и многое другое у Пушкина, посвященное царю-реформатору, точно передающее его исторические усилия) в своем окончательном виде завершилась как некое интеллектуальное действие и сознательный выбор в сторону «европеизации» России именно у Пушкина. У Пушкина, который, будучи истинным европейцем по своей сути, высказывая мысль о том, что в России именно «правительство является единственным европейцем» (в письме к Чаадаеву), тем не менее во второй половине своего жизненного пути в основных трудах углубился именно что в историческую проблематику, во многом связанную с именем и делами Петра Великого («Медный всадник», «Полтава», «Капитанская дочка», собственно исторические сочинения о пугачевском бунте и эпохе правления Петра).
Этот пушкинский интерес к глубинным основаниям русской истории ничуть не отменяет, а идет рука об руку с продолжающимся интересом поэта к европейской культуре, сюжетам из европейской истории. Это парадоксальным способом пересекается с объективными последствиями реформ Петра, которые не столько преобразовали Россию в европейском смысле (скажем точнее — предприняли попытку подобного преобразования), но — главное — пробудили творческий потенциал народа, который в итоге проявился и в исторических событиях войны 1812 года, и в последующем освоении Средней Азии и в поразительных явлениях культуры XIX века.
Пушкин дает изумительный пример равновесного отношения к двум основным ценностным «платформам» русской культуры, а шире — и самой сути русской жизни: не изменяя своим родовым чертам и традициям, ценя и развивая достижения собственной старины (особенно в духовном смысле), поэт легко и свободно осваивает европейские начала культуры, чувствует интеллектуальное родство с продвинутым гражданским обществом, ценящим личную свободу и независимость своих членов.
У Пушкина, как и у Петра, не чувствуется противоречия в сочетании этих, казалось, несовместимых подходов, они поразительно близки друг другу по широте восприятия как суровых реалий русской жизни, так и европейских новаций в технической и социальной сферах (выражаясь несколько осовремененно).
