За внешним художественным совершенством его произведений, которое оставляет впечатление предельной простоты и известной доступности, Пушкиным было скрыто громадное содержание русской жизни, перешедшей вслед за его стихами, поэмами, драмами и прозой в разряд меры и точки отсчета, нормы и образца национального бытия.
Распространенное у определенной публики впечатление о Пушкине, как о просто «прекрасном поэте», имеет под собой ту уловку гениального совершенства, когда неофиту или обыкновенному читателю кажется, что еще немного, еще чуть-чуть и он сам смог бы создать нечто подобное — весь все так просто и прозрачно в пушкинских текстах.
Та смысловая глубина, которая неотделима от пушкинского слова и которая является главным творческим началом его мира, стала приоткрываться даже не столько на фоне нисходящей в плане художественности последующей русской литературы, даже не после того, как нечто фундаментальное в нем объяснил Достоевский и русские религиозные философы (что, без сомнения, было крайне важно), но она объявилась нам, эта глубина, неколебимая как правда, после пережитого народом, Россией в целом, исторического времени трагического наполнения (весь XX век), которое было им предугадано еще в «Борисе Годунове».
Объективность раскрытия его мира, богатство и полнота картины жизни, реальное воплощение характеров и человеческих идеалов в реальность привела к такому пониманию его эстетики, что любое слово Пушкина приобрело как бы сакральный характер, оно интерпретируется и понимается, как пророческое речение, как угаданные и раскрытые им тайны русской жизни и русского человека.
Сейчас отчетливо осознаешь эту исходную формулу русской идентичности: Пушкин = русский язык = русская литература = русская культура = идеал русского человека = тайна русской истории = Россия.
* * *
В таком разрезе понятно, что именно Петр Великий должен был иметь самое прямое отношение к явлению Пушкина. Крестив «своего» арапа в Виленской церкви святой Параскевы Пятницы и «вставив» его своей твердой рукой в перипетии русской истории, не взирая на изумление длиннобородых бояр, помнивших еще о заветах старины царя Алексея Михайловича и уж точно воспринимавших африканского воспитанника царя не иначе как некое чудище и явление, чуждое традициям правоверной Руси, — Петр запустил механизм возникновения абсолютного по своей идентификационной силе зеркала русской культуры и русской жизни в лице наследника Абрама Ганнибала. Идентичность Пушкина формам и содержанию национальной жизни была высшим и непревзойденным и по сию пору процессом культурной авторефлексии, предельной по степени полноты ее выражения.
