, раскрытых впервые у него, у Пушкина; производится продуцирование разнообразных сочетаний и структур, эмоциональных и интеллектуальных состояний человека
данной модели жизни, совершается «называние» поэтом всех основных признаков и свойств родной природы, времен года, наконец, в нем формируется и идеал в развитии индивидуального человеческого начала в образе Татьяны Лариной прежде всего, как об этом говорил Достоевский, но также и в его собственном человеческом образе, как писал Гоголь.
Этот набор смыслов и потенций русского способа мышления о жизни, русского художественного метода ее описания, русского же человеко-творения, безусловно превышает и не может не превышать обыкновенное представление о месте и задачах существования писателя в рамках стандартной структуры писательской судьбы.
В рамках такой структуры его жизнь, его творчество, его любовь, его драма семейной жизни, его отношение с властями приобретают особое метафизическое и сверх-человеческое содержание, сразу попадая уже в набор ценностей, ориентиров и интеллектуальных предпочтений всей нации. Это опять-таки ненормально с точки зрения устоявшихся (как на Западе, к примеру) линий эстетических и рациональных моделей описания действительности. Как мы пишем в главе о пушкинском хронотопе, этот его особенный статус в культуре и взятый на себя набор исполняемых объяснительно-оценочных функций, повлияли не только на культуру, но и на характер мимесиса, на сам русский национальный генотип в его интеллектуальном и эстетическом смыслах.
Поэтому символизация уже собственно самого Пушкина в русской культуре интересна с точки зрения феноменологичности дальнейшего влияния на всю последующую художественную практику русского народа (да и не только на художественную). Причем, интересно и то, что явление Пушкина одновременно организовало и эстетический горизонт культуры, ему предшествовавшей, отодвинув его достаточно далеко назад. «Тень» Пушкина, отброшенная в глубины русской культуры, была столь велика, что она подобрала под себя все в ней значительное и оставила за своими «очертаниями» все ненужное.
Надо заметить, что его гений, не допускавший в этом отношении никаких ошибок, производил оценки и выбирал в качестве интересующих его предметов из прошлой истории русской литературы такие явления, которые во многом при его посредничестве и стали истинной ценностью в последующей русской культуре (см. об этом первую книгу
