Как-то пропускается многочисленными критиками России, влюбившимися в данную характеристику, что сердце у колосса «из гранита и металла», то есть несокрушимое, не подвергающееся никакому воздействию. В книге также он приводит свой разговор с императрицей, которая тонко замечает ему, что «если вы составите себе хорошее мнение о России, вы, наверное, выскажете его. Но это будет бесполезно, — вам не поверят, ибо нас плохо знают и не хотят знать лучше» [8, 85]. Эти слова «поразили» де-Кюстина и не могли не поразить, так как они совершенно отчетливо определили устами супруги главы императорского дома смысл отношений между Россией и Западом. (Это к вопросу опять-таки о том, когда все-таки и каким образом Россию перестали любить на Западе, когда о монархической, по преимуществу, Европе, сокрушившей недавно при главной помощи России «узурпатора и диктатора» Наполеона, заставившей, к тому же, европейские страны заключить на Венском конгрессе соглашение почти «О вечном мире», — звучит это неизбывное меланхолическое замечание императрицы, что Россию «не хотят знать лучше»).
Не менее поразительным для французского путешественника выглядит рассуждение Николая в приватном разговоре с ним об устройстве России, о реальном понимании русским самодержцем одного из важнейших смыслов организации жизни России. И здесь он, безусловно, совпадает с Пушкиным, который мыслил и говорил точно так же. Николай внушает французу: «Общая покорность дает вам повод считать, что все у нас однообразно. Вы ошибаетесь: нет другой страны, где было бы такое разнообразие народностей, нравов, религий и духовного развития, как в России. Это разнообразие таится в глубине, единение же является поверхностным и только кажущимся. Вы видите здесь вблизи нас двадцать офицеров; из них только двое первых — русские, трое следующих — примирившиеся с нами поляки, часть остальных — немцы. Даже ханы привозят мне своих сыновей, чтобы я их воспитывал среди моих кадетов. Вот вам один из них, — сказал он, указывая на маленькую китайскую обезьяну в диковинном бархатном одеянии, расшитом золотом. Это дитя Азии было прикрыто сверху высоким, прямым, остроконечным головным убором, похожим на шутовской колпак, с большими округленными и загнутыми полями» [8, 96].
Мы не так просто привели этот отрывок с комментариями самого де-Кюстина, чтобы показать, что в самой реакции путешественника гораздо больше невежества и культурного чванства, на грани расизма, чем в покровительственном тоне императора. Там, где Николай видит своего подданого и считает важным его наличие для разнообразия мозаики жизни России, — образованный и воспитанный западный вояжер видит «обезьяну и шута». Много мыслей вызывает это невольное саморазоблачение маркиза в своем «цивилизованом» взгляде на «роскошную», но «варварскую» страну «холода и снегов».
