Поэтому-то мы никогда не узнаем себя в тех моделях нашего изображения, которые создают и благожелательно к нам настроенные иноземцы: вроде похоже, но по существу — не то, неверно и искажено. Там, где иностранец видит в суждениях русского какую-то поверхностность и размытость выражений, для нас открывается глубина и смысл, достойные самых высоких слов восхищения.
Стоит, правда, заметить, что и наш «инструментарий» не очень подходящ для исследования англоязычной или франкоязычной моделей мира: в определенности и завершенности высказываний нам всегда видится ограниченность и неполнота понимания жизни. Думается, что такое эпистемологическое взаимо-непонимание изначально расставляет известные ловушки в наших отношениях с Западом [3].
* * *
Нельзя забывать, что великая эпоха Ренессанса, которая и по сию пору определяет содержание и дух преобразований в технологической, социальной и индивидуальной жизни современного человека, возвысилась на идее п о в т о р е н и я великих открытий периода античности. Скованная ограничениями средневековья пассионарная культура всех трех с лишним веков развития периода Возрождения стремилась в о з р о д и т ь искусство и науки, свободное развитие человека, поставив принцип антроцентричности на основное место вновь создаваемой картины мира.
Переворот был совершен. Несмотря на доминирование, особенно в искусстве, тем и сюжетов, связанных с религиозным содержанием, главной фигурой данной эпохи становится сам человек. При этом важно увидеть, что в развитии самого Ренессанса была проделана эволюция, которая не смогла удержать раскрытие образа и внутренного объема жизни человека на высшей точке параболы — как идеал, как равное Богу существо, как предмет, несущий в себе совершенную пластическую красоту (прежде всего его тело). К концу своего развития, переходя в эпоху ранней готики, Ренессанс стал показывать человека в его трагических противоречиях и заблуждениях, что выразилось в исполинской фигуре Шекспира.
Удержаться человеку, одному, на этой высоте сопоставления себя с божественными потенциями, реализованными в создании реального мира, опираясь только лишь на собственные силы, оказалось в принципе невозможно. Человек позднего Возрождения осознает это свое поражение, поскольку представление (а подчас и внутренняя убежденность) о том, что ему доступны такие же преобразовательные возможности, как и высшему существу, оказалось ложным и ограниченным.
