Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка | страница 113
Чувства и сознание тогдашнего русского читателя, в основном из аристократии и просвещенного чиновничества опирались или на французскую литературную традицию (да и сам Пушкин немало от нее заимствовал) или на немецкую [2]. Первая была ментально далека от того, что несет в себе душа и интеллект русского человека, обращая прежде всего внимание на формальную сторону высказывания, на аналитичность, на подчиненное положение чувств и эмоций по отношению к высказыванию.
Немецкая традиция отталкивала своей псевдоромантической напыщенностью (средний немецкий писатель), как писал сам поэт, а глубины Гете или Шиллера были не очень доступны рядовому читателю. Пушкину пришлось все создавать с самого начала, все н а з ы в а т ь впервые. Эта грандиозная задача была посильна только его гению. И когда мы говорим о пушкинском Ренессансе, представленном в русской культуре им самим в единственном лице, то по сути он явил возрождение по отношению и к самому себе, так как он выполнил своим творчеством задачу не бывшей в русской истории античности — обозначил и дал окончательное слово почти каждому явлению русской жизни, которая только-только просвечивалась у других писателей смутно и неуверенно.
Нельзя понимать эту проблему иначе, как создание Пушкиным русского языка как бы изначально. Он замечал в одной из своих литературных статей, что наличие «лексикона», то есть известных слов, вовсе не отрицает возможности появления все новых и новых произведений, вроде как использующих известные слова. Изменение русского языка Пушкиным происходит именно что в эпистемологическом и гносеологическое значениях: он раскрывает возможности этого языка, создавая новые сочетания и соединения слов по всему спектру семантических и грамматических возможностей самого языка.
Эта новая гносеологическая синтагматика коррелируется с