, и которые с воодушевлением отказывали именно России в цивилизованном пути развития, исходя из догматов Просвещения, и считали ее страной, находящейся пока что в пределах варварства), стремилась к строгому следованию мысли о «прогрессивной» идее развития истории от простых форм революционной борьбы к сложным во имя всеобщего блага и процветания самого человека.
Этот марксистский прогрессизм совсем не учитывал предупреждений, сделанных как раз культурой варварской России всему человечеству о том, что построение утопии без трезвого отношения к материалу этих будущих счастливых обществ — самому человеку, невозможно. Для исторической убедительности Россия сама прошла через этот реальный путь реализации Утопии в своих собственных пределах.
Пушкин был далек от простоты революционных построений своих друзей-декабристов. Он вовсе не видел насилие или смену формы правления тем самым универсальным способом решения большинства жизненных противоречий, по сравнению с которым все ничтожно — и жизни отдельных людей, и человеческая свобода и тому подобное.
Никто, вероятно, более Пушкина (в его эпоху) не высказал так много горьких слов в адрес своей отчизны, властей предержащих, правительства и далее по списку. Даже по сравнению с Чаадаевым, наговорившим, казалось бы с точки зрения николаевского правительства, много ужасных вещей о России («У нас нет будущности…» и т. д.), Пушкин радикально пересматривал глубинные ходы российской истории, чего режим, не понимая до конца, справедливо воспринимал как нечто более опасное. Да и то сказать, власть крайне легко отнеслась к «Философическим письмам» Чаадаева, объявив того «сумасшедшим», но никак почти не ограничивая, несколько позднее, и его выезды за границу и другие формы частной жизни.
Не то Пушкин. Запрет на путешествия за пределы России, постоянная слежка, чтение переписки, непрестанное давление, оказываемое властью наряду с признаками благоволения, вроде придворного чина камер-юнкера, принятия на службу и решения всяческих денежных вопросов, — не прекращались с момента возвращения поэта из ссылки в 1826 году и до самой смерти. Да и то, чего уж сравнивать: Чаадаев писал исключительно на изысканном французском языке, объявил себя католиком и принял в итоге католичество, а после первого предупреждения властей, сдрейфил, и два года являлся в полицейский участок для отметок о своем нахождении в Москве чуть ли не раньше срока.
Пушкин сразу стал восприниматься в России, с самых ранних своих произведений, кроме совсем уж юношеских, как национальный поэт. Его стихи, и не только «вольнолюбивые», обнаруживались в архивах в с е х без исключения попавших под подозрение и арестованных декабристов. Пушкин мыслил о России, не как о «примере» (отрицательном, кстати, у Чаадаева) для других стран, но как о великой стране с великой историей.
