всю последующую блистательную русскую литературу XIX и начала XX веков. Он писал: «Пушкин стоит на перепутье отношения к античности как к образцу и как к истории, отсюда его мгновенная исключительность» [Цит. по: 2, 55].
Темпоральность художественного сознания Пушкина исключительна даже не потому, что она была чем-то неожиданным для русской литературной традиции. Более того, смеем заметить, что почти вся, почти без исключения русская словесность (в самом широком плане — от летописей, хроник, народных сказаний и мифов до слабых и наивных опытов русского классицизма, сентиментализма) была феноменологична по своей сути. Ее онтология — это восприятие бытия в его «номиналистическом» содержании (употребим это выражение О. Мандельштама). Ее вершины — «Слово о полку Игореве», «Задонщина», и многие другие памятники древнерусской словесности при всех их обращенности к историческим событиям по сути пребывают внутри повествовательного дискурса и никак не включены в поток исторической жизни. Их историческое пространство завершено в своем собственном рассказе и никак не коррелируется с иными историческими событиями, выходящими за этот ограниченный круг. Время в этих образований носит круговой характер, оно как темпоральный остров и никогда не выходит за пределы своих границ. Это время — рассказа, повествования о том, что б ы л о. Это взгляд — назад, в состоявшееся, умершее. Это прошлое время присутствует и в настоящем моменте, но оно не осознается и не рефлектируется как какая-то существенная ценность (характерна языковая форма древнерусского глагола бысть — это соединение прошлого и настоящего, это то, что состоялось, но продолжает жить в настоящем, то, что стало быть важным для настоящего). Тем более в рамках летописной традиции отсутствует представление о времени будущем, как следствие неких событий, связанные с временем прошлым или настоящим. Будущее — это прерогатива божьего провидения, высшей воли.
Историки замечают, что представление о н а с т о я щ е м времени//современности появляется с известной долей отрицательной коннотации и относится к периоду заката Западной Римской империи. Настоящее всегда хуже прошлого времени, оно непредсказуемо, изменчиво и в нем слишком много случайностей. А представление о древней истории, средневековой и «современной» появляется и формируется всего лишь в XVI веке [3, 46].
Но вернемся к пушкинскому конкретно-историческому рассмотрению концепций истории России, которые он обнаруживает в свое время и которые серьезно повлияли на его творчество, — это «История» Н. М. Карамзина, перед которой он преклонялся (как и перед самим автором, впрочем) и «История русского народа» Н. Полевого, о которой мы упомянули чуть выше.
