Помимо христианства Пушкин веровал в спасительную силу открытого эпохой Просвещения закона, сумевшего убедить цивилизованную часть человечества — Европу в первую очередь, что спасение обнаружено в постоянном возвышении человека над самим собой в форме получения и освоения новых знаний о мире и самом человеке, новых нравственных представлений, новых идеальных возможностей.
В нем, правда, не оставалось слишком много места для другой объяснительной системы — христианства, именно поэтому оно подвергается жесточайшему осмеянию и развенчанию лучшими умами эпохи Просвещения, и сам Пушкин немало к этому приложился в его русском отклике на французские примеры.
Но громадность, рациональность, в конце концов ясное понимание и прошлого развития человека и человечества и его настоящего, и главное, — его будущего, не могло не радовать просвещенных людей пушкинской эпохи. Цель была понятна, метод известен, движение присутствовало (то есть момент историчности наличествовал).
Но Пушкину этого просвещенческого взгляда было мало; он понимал и чувствовал, что со всей громадой исторической жизни в с е г о народа Просвещению не справиться, что у основной массы людей свой закон жизни и развития. Пушкин обладал изначальным историзмом своего художественного и — шире — интеллектуального сознания. Вопрос даже не в том, что он стремился в целом ряде своих произведений сделать исторические сюжеты, исторические события, деятелей истории предметом изображения, но в том, что он чувствовал и ощущал «ход времени», движение истории.
Во многом благодаря ему была сделана прививка исторического детерминизма в истории русской мысли, объясняющая столь быстрое влияние на многих и многих русских интеллектуалов философов вроде Гегеля и Маркса. Историзм — это не только и не столько разъяснение предпосылок и оснований происходящих нынче событий и явлений, но углубление в закономерности бытия, в желание нащупать смыслы взаимодействия между отдельными событиями, действиями конкретных людей. Вот эта углубленность в поиски первопричин, в желании добраться до самых оснований присуща историческому сознанию русского человека.
* * *
Примем на веру (то есть сделаем «символом веры») вот это его экстраординарное положение в истории русской жизни, которое позволяет ему ничего как бы специально и не объясняя, объяснить нам в с ё. У Аверинцева С. С. есть замечательное высказывание о Пушкине, которое имеет отношение и к нашим рассуждениям об «исключительности» Пушкина именно под углом зрения на русский высокий Ренессанс, представленный им в единственном числе и через него
