«Ну почему всесильный Зевс предпочитал не быть самим собой, являясь людям? Может, он хотел чему-то научить их, что-то открыть им в них самих и от этого предостеречь? — подумала Татьяна Николаевна. — Любопытно…»
Она лениво поднялась и посмотрела вниз, на море. Натянула белую купальную шапочку с выпуклыми рыбками и усмехнулась, не представляя точно — то ли своим неожиданным мыслям, то ли предчувствиям, которые неизвестно с какой стороны подступали к ней.
Все это было для нее еще не ясно, но назойливо витало где-то около, а Татьяна Николаевна не любила неопределенного состояния в себе.
Она решительно взмахнула руками, оттолкнулась от камня и всего на долю секунды помедлила: неопределенные мысли задержали ее на месте, и она не вошла в воду, как всегда ровно, почти без брызг, а упала, больно ударившись грудью и животом, задохнулась на мгновение от этой боли, забыв обо всем на свете.
Татьяна Николаевна проплыла по инерции несколько метров под водой и спокойно вынырнула на поверхности. Волны́ совсем не было. Она плыла брассом, равномерно выталкивая из-под себя упругую воду сильными рывками рук и ног. Ровная солнечная дорожка разбивалась под ее руками на ослепительные осколки, которые покачивались на воде по обе стороны от Татьяны Николаевны. Ей нравился этот прямой путь.
Она уже забыла боль после удара о воду. Забыла те нелепые, но чем-то задевшие ее мысли, на которые неожиданно натолкнул ее вспомнившийся как-то вдруг миф о похищении Европы. И теперь состояние у нее было самое определенное: в море она чувствовала себя уверенно и самостоятельно.
Прошло больше половины отпуска. И, как всегда бывает к концу его, ей казалось, что совсем недавно она, задыхаясь от горячей пыли, в первый раз спускалась по крутой каменистой тропке к дикому пляжу. Ветки ежевики впивались колючками в подол сарафана, как будто чьи-то корявые руки из кустов задерживали и не пускали вниз. Она неловко перешагивала с одного камня на другой. Камни тоже сопротивлялись ей, неустойчиво покачивались под ногами, и тогда Татьяна Николаевна соскакивала с них на гальку. И утопала в расползающейся под ногами, накаленной солнцем гальке, напряженно щурилась, задевала чьи-то отставленные в сторону сандалии, нелепо извинялась. Татьяне Николаевне казалось, что всем на пляже слышно, как громко, с хрустом шагает она, и на нее обращают внимание, потому что она — новенькая, по-московски болезненно бледная и одна.
На пляже негде было приткнуться: везде лежали, сидели и стояли ко всему безразличные, разморенные жарой люди. Татьяна Николаевна заметила большой камень и присела под ним передохнуть. Прижалась спиной к его мокрой шершавой поверхности, чувствуя, как жестоко царапает спину, но уже блаженствуя в его тени.
