Возвращаясь от метро домой, Таня чуть ли не бегом бежала от площади Маяковского мимо темного подъезда приземистого старого кукольного театра Образцова; по Оружейному переулку, узкому, с высокими зданиями, мрачными даже днем, когда на глухой и грязной кирпичной стене одного из них даже можно прочитать черными буквами словно на века рассчитанное: «Доходный дом»; перебегала на красный свет пустынную Каляевскую; быстро проходила мимо кинотеатра «Экран жизни», и уже на Делегатской, около уютного особняка Верховного Совета РСФСР, Таня шла спокойно — тут всегда дежурил милиционер, а потом вдоль трамвайных линий, словно по берегу извилистой речки, мимо двух Волконских переулков, весело и круто скатывающихся к Самотеке, сворачивала налево, в свой тишайший Семинарский тупик…
Было в Москве такое укромное одноэтажное местечко: улица не улица, даже не переулок — тупик-с. Еще с тех пор не пережитых нами, с тех бабушкиных-дедушкиных времен он сохранил свои несколько насупившихся домишек, булыжники на мостовой, деревья — тополя в два обхвата и даже название — Семинарский. За малостью своей, тупостью и — главное — нетребовательностью он упрямо тянул свой не первый век, как маленькая, сгорбленная, тихая старушенция — чем ближе к земле, тем дольше ходит по ней.
Москву реконструировали: выламывали, корежили, возводили светлые многоэтажные корпуса, а Семинарский тупичок, неухоженный, взъерошенный, молчком ставил на крыши антенны телевизоров, и не видно их было за разросшимися тополями.
Таня негромко стучала в свое окошко, краем глаза замечала занавеску, белую руку мамы, немедленно сдвигающую ее по шнурку, — мама видела только, как Таня уже огибала угол дома, сворачивала во двор, к крыльцу. На крыльце старалась тихо и быстро пройти ступеньки, но они почему-то громче, чем днем, скрипели, и перила скрипели, и железный крюк, на который закрывали общую с соседкой дверь, обязательно громыхая обо что-то твердое, незаметное при свете дня.
Мама шепотом просила: «Тише, весь дом разбудила!»
Таня целовала маму в теплую щеку, они на цыпочках шли по узкому коридору, осторожно подскрипывающему их шагам, на свою половину. Под дверью ровной желтой лентой лежал на полу свет ночной лампы из маминой комнаты.
Быстро закипал на плитке чай. Заваривали в большие старые кружки — мама пила из бабушкиной, с цветами и райской птицей среди них, а Таня из дедушкиной, добытой им с боем на Ходынке. Высокая кружка кремового цвета с красным орнаментом по краю ее, над ручкой, орнаментом, расходящимся от красного царского властного орластого герба.
