Слава богу, когда Татьяна Николаевна вышла на берег, этой семейки уже не было. Даже камни возвратили на прежние места — наверно, чтобы никто не позарился на отвоеванный ими кусочек пляжа.
Под ногами Татьяны Николаевны лежала обобранная, высыхающая ветка винограда со сморщенной недозрелой ягодой. На ягоде сидела оса и, казалось, тоже морщилась — такая кислая была ягода. А может быть, ей не понравились и те, которые съели сладкий виноград, а ей оставили кислятину. Конечно, ей не понравились эти люди. И Татьяне Николаевне тоже. Поэтому она не раздавила осу, а только прогнала ее искать ягоды послаще, что оса тут же и выполнила. Но сначала покружилась над головой Татьяны Николаевны с негромкой мирной песней для нее.
Татьяна Николаевна улыбнулась. Добродушно подумала, что занятия самоанализом сделали ее нетерпимой к людям, кажется даже занудой, и после такого заключения она с легким сердцем пошла обедать.
— Игорек, слышишь, Игорь Петрович, что я тебе говорю? Возьми виноград и, пожалуйста, дойди до ручейка, мимо которого мы прошли. — Под большим камнем Татьяны Николаевны энергично хозяйничал уже знакомый скрипучий голос, и Татьяна Николаевна с неудовольствием поймала себя на том, что прислушивается к нему. «Ну вот, — подумала она, подсмеиваясь над собой, — и меня не миновала пляжная болезнь совать нос в чужие дела…»
— Конечно, конечно, — поспешил согласиться затурканный облысевший коротышка-толстячок. Татьяна Николаевна до сих пор не видела своих новых соседей, но так хорошо слышала их, что по голосам уже представляла себе и мамашу, и папашу, и сынишку — школьника лет десяти.
Сначала Татьяна Николаевна не пыталась себе объяснить, что заставляет ее тревожно вслушиваться в их разговоры. В пляжных соседях недостатка у нее не было: ее приглашали играть в преферанс, в домино, в волейбол, в бадминтон и даже в шахматы, но она всегда вежливо отказывалась.
Но тут ее насторожил голос Игоря Петровича, его интонация, скорее всего. Говорил, вернее отвечал, он негромко, может быть даже вкрадчиво, но в его голосе все время по-комариному тоненько зудела фальшивая нота. Это как у человека, когда он пришепетывает. Как зуб со свистом. И было похоже, что ему непривычна интонация с такой нотой, но он держится ее ради каких-то только ему понятных соображений.
Игорь Петрович шумно зашаркал по гальке к ручью.
И еще он соглашается всегда два раза, в два раза больше, чем нужно, чтобы ему поверили, — добавила к своим наблюдениям Татьяна Николаевна. И соглашения эти, и суета вокруг семьи ему чужды, непривычны, противны его натуре, но зачем-то обязательны… Татьяна Николаевна совсем уже забросила свои неторопливые размышления о жизни вообще, но не потому, что действие внизу было интереснее их. Ей почудилось, что в тени ее большого камня оживает продолжение ее соображений насчет собственной жизни, хотя она еще не нашла, в чем именно состояло это сходство.
