А в этом году все сорвалось. Генка заканчивал аспирантуру, и ему случайно подвернулась экспедиция, необходимая для диссертации. Генка успел позаботиться о жене — раздобыл рекомендательное письмо к хозяйке комнаты, в которой теперь жила Татьяна Николаевна, горячо расцеловал свою Татьяну и пообещал регулярно писать.
Впервые Татьяна Николаевна почувствовала себя одной. Не одинокой, а одной. Потому что, при всем своем современном внешнем виде и разумности поведения, Татьяна Николаевна оказалась человеком застенчивым до мнительности, а это очень мешало ей поддерживать знакомства, которые так стремительно и естественно возникают у моря, под сенью цветущих магнолий и прочей экзотики. Вообще говоря, они с Генкой столько насмотрелись со стороны на всякие курортные романы, что становиться самой героиней такого романа было для Татьяны Николаевны немыслимо.
Утром она просыпалась с легким сердцем; красной тесемкой стягивала на затылке выгоревшие волосы, кое-как завтракала и торопилась к морю.
Татьяна Николаевна не вникала, чему смеются, из-за чего шумят внизу. Ей вдруг стало казаться, что за год она так наговорилась, как будто отравилась словами, и теперь Татьяне Николаевне стали приятны эти ленивые, шумные, молчаливые для нее дни.
Впервые в ее сознательной жизни у нее появилось ничем не ограниченное время для себя. Это меняет жизнь. Сначала где-то внутри ломается часовой механизм с суточным заводом. Тик-так, тик-так — Татьяна Николаевна не просыпается по звонку будильника. Тик-так, тик-так — она не втискивается в автобус. Тик-так, тик-так — завуч в очках, с оптической улыбкой не попадается ей навстречу. Тик… не так… — ходики остановились.
И только время идет.
Наступила тишина — с ней пришли рассуждения. Они витали над Татьяной Николаевной и опускались к ней. Часто неясные, как предчувствия, но иногда четкие и понятные, как в конце жизни. Они больше отпугивали, чем приносили удовольствие, но становились нужны. И Татьяна Николаевна все с большей легкостью поддавалась им, не сопротивлялась, не ломала их строй: с ними она чувствовала себя просто и естественно, как в детстве.
«Господи, что за жизнь!» — радовалась Татьяна Николаевна. Временами на нее находил буйный восторг — так легко и чисто было ей. Как будто собрали ее по кусочкам, и вот она снова целиком — ей все видно, все слышно, и дышится и спится по ее.
«Неужели мне так плохо с Генкой?» — удивлялась Татьяна Николаевна. И пугалась: «Нет-нет, Генка — хороший, добрый, заботливый. Просто я устала. Надо оставлять себе время подумать, и все будет хорошо. Подумать, чтобы убедиться, что все хорошо, все идет как надо…» Татьяна Николаевна почти успокаивалась, потому что оставался всего один вопрос: «Кому надо?» На него у Татьяны Николаевны было много точных ответов: «Генке, школе, людям. Самой себе». Она любила точные ответы, и когда училась в школе, была отличницей по математике. Даже историей стала заниматься потому, что решила: о прошлом людям все определенно известно.
