— Спасибо, Курт, — сказала она и извиняющимся образом поскребла пальцами по лацкану пиджака. — Простите меня, я так напилась…
— Бе…дная Ве…ра, — сказал он, открывая дверь за ее спиной и мягко вталкивая ее в квартиру.
Повторяя про бедную Веру и постепенно сокращая дистанцию, Курт гладил ее по голове, и, пристроив у стенки, гладил уже по плечам, и целовал волосы, и, не веря себе, добрался до нежной впадинки под ухом.
— Курт, — ее руки вдруг уперлись ему в живот.
— Ве-э…
— Курт, не надо.
Руки попытались оттолкнуть его, но только страшно распалили желание. Отбросить эти две соломинки было делом секунды. Она что-то кричала, но Курт уже ничего не слышал — сопя, он освобождал ее грудь от ткани и бретелек. Невидимые кулачки молотили его по лицу и плечам, но он не замечал и этого, а только атаковал сладкое упругое тело, чувствуя чудовищный напор плоти, требующий немедленного выхода.
В коридорной полутьме метались хрип и визг. Курт не знал, где тут постель, и просто повалил ее на пол, надежно придавив собой. Он успел высвободить свой набухший инструмент и, вне себя от возбуждения, уже шарил в немыслимом шелке ее трусиков, когда сопротивление вдруг прекратилось и он услышал тонкий звук плача.
Вера выла, покорно лежа под ним.
Полоска фонарного света проникала в коридор, как будто из другой вселенной. Курт начал возвращаться в сознание.
Вера выла, закрыв лицо ладонями и мотая головой по полу. А на ней колодой лежал он — тяжело задыхающийся, полураздетый и ничтожный. На месте неумолимого инструмента валандалась глупая пиписька.
— Ве… ра, — сказал он, неуклюже приподнимая тучное тело.
На его голос она зашлась в новом приступе воя — на одной высокой непрерывной ноте.
— Ве… ра, — сказал несчастный Курт. — Я-а… люб… лю. Вас.
И похолодел, услышав смех.
Когда он нашаривал ручку и справлялся с собачкой замка, и когда потом воровски прикрывал снаружи входную дверь, она продолжала биться в смеховой истерике, закрыв лицо руками и мотаясь по полу тряпичной мальвиной.
Два дня он пролежал, рассматривая с дивана книжный шкаф с куском окна. Окно меняло свет, полоска солнца на шкафу вытягивалась и меркла, а он все лежал.
Когда, странным атавизмом, его потревожил голод, он спустился к китайцам. Взял рис и свинину в пластиковых кюветах и тут же, за столиком, запихнул все это в организм, запив соком манго из баночки. Организм отозвался на еду сильнейшим удовольствием, и Курт с удивлением прислушался к этому.
