«Да, видать, не судьба пожить-то… Но теперь ничего, можно и помирать… Ребят повидала, мамку запомнят, а то уезжала — спали еще. Так бы и не осталась в памяти. Теперь ничего, теперь запомнят. Только вот младший-то еще несмышленый, зря его зачали. А кто бы угадать мог? Такие дни пасмурные прожили, теперь и на ноги стать можно, а тут моя хвороба…»
И опять перед ней все закружилось, и опять она перестала ощущать под собой кровать, вроде снова повисла в воздухе, и опять качель начала ее возить туда и обратно. И вот она вместе с мужем плывет по воздуху, да и вовсе он не муж еще, а деревенский парень Алексей Долгушин, с пшеничным чубом на виске, с белыми зубами напоказ, улыбался — солнышко кругом светило.
— Дарья, ты чего, Дарья? — откуда-то издалека долетел до нее голос, и качели вдруг остановились — перед глазами окно, под спиной твердая кровать. Лизка Скочилова держит ее руку. И зачем она все за руку хватается? Какой теперь толк от этого?
— Как ты себя чувствуешь, Дарья?
Губы не сразу расклеились, но Долгушина все же набралась сил ответить:
— Ничего чувствую, хорошо. Только ты не мешай. Вины твоей все равно не будет. Иди отдыхай. Я спокойно полежу.
Лизка еще подержала руку, пульс был частый, но другого нечего было ждать, и она ушла в дежурку. Надо бы сбегать домой, покормить маленького, уложить спать. Все же что-то удержало ее — то ли отрешенные пустые глаза Долгушиной, то ли ее слабый голос, то ли настойчивая просьба дать ей покой.
Дарья лежала и улыбалась синими обветренными до жесткости губами. Сегодня ей везло. Попрощалась с детьми, сейчас вот Лизку обманула, отослав ее, и умрет наедине с собой, никому не помешает, никому не станет в тягость. Дай бог доброго здоровья врачихе, и Лизке тоже. Врачихе за то, что догадалась, детям дозволила взглянуть на еще живую мамку, Лизке — за то, что уродилась несмышленой да доверчивой, любой ее может вокруг пальца обвести.
Что еще надо ей, Дарье Долгушиной? Пожила свое, по главным статьям в жизни выдюжила. А сколько их было, главных-то статей? Войну переломила, не подохла с голоду, а могла и подохнуть, хитрость небольшая, когда хлеб-то видели в поле, на корню, да в ворохе на гумне, а потом, как ссыплешь в мешки, так больше и не увидишь. Так… Значит, это первая статья… Вторая — ребят оборонила. Как — и до сего дня понять не может. Иные по три раза за это время могли бы умереть, а ее вот устояли. Третья статья — мужа дождалась, хоть без руки вернулся и хромой, а все же живое дыхание в доме, отец и муж. И встретила его чистая, а могла бы и зачерниться, сколько в подводах с мужиками езжено, сколько сена вместе сметано, соломы пересушено в овинах, на праздниках сколько браги выпито, от которой одна сплошная дурость в голове. А ночи-то какие были долгие и холодные и как тянуло прикорнуть к живому да теплому… Закостенела, в жилу неперекусную выдубилась, вроде и бабье все заморозила, зато теперь вот глаза закроет с ясной чистотой на сердце.
