Перед вылетом в Париж (а к этому времени мы уже подружились семьями) Фира, обеспокоенная здоровьем мужа (сердце, рассеянность), попросила меня ненавязчиво присматривать за З. С. И я, бывший суворовец, честно, старательно «прилепился» (как смола) к своему подопечному. Догадывался ли о моей тайной миссии З. С., не знаю, но в самолете мы с ним сидели рядом, в трехзвездочной гостинице «Бастилия» разместились в одном номере. Вдвоем гуляли по Парижу. Завтракали за одним столом. Вставали из-за стола «по-французски» – с одинаковым ощущением легкого недоедания (впрочем, З. С. не очень-то страдал от этого, ему важнее было добраться до фруктового салата «Очень вкусно»). Словом, мы недолго притирались друг к другу, и нам было комфортно.
Пожалуй, самым неожиданным на симпозиуме было выступление Андрея Синявского. В это время он жил и работал в Париже, и его, как бывшего маяковиста и непокорного литератора с диссидентской судьбой, попросили открыть симпозиум и произнести вступительное слово. С нетерпением я ждал и думал: что же он, пострадавший от советского государства, скажет о поэте, воспевшем это самое государство? Андрей Донатович не торопясь подошел к трибуне и, не сказав ни слова, зычным голосом, никак не вяжущимся с тщедушным обликом оратора, прочитал наизусть «Левый марш». И я подумал: в сущности говоря, так естественно было услышать из уст Синявского это стихотворение. Он ведь сам левак, «филолог, научный сотрудник ИМЛИ в Москве, профессор Сорбонны в Париже – он был авантюристом, преступником, нарушителем и перебежчиком, то есть писателем» (М. В. Розанова). Он был и оставался на протяжении долгих лет «хулиганом», подрывником застоя как в эстетике, так и в жизни страны.
В ответ зал разразился аплодисментами.
З. С. с одобрением относился к моим работам. Книжку о поэтах «Если слова болят…» назвал «действительно свободной и правдивой», а в предисловии к ней словно подвел итоги своим многолетним размышлениям о судьбе поэта: «Сегодня слышатся голоса: раз мысль о переделе всего сверху донизу – от уклада и строя до человеческой натуры, “естества”, – раз эта мысль была утопичной, пагубной, значит, и искусство, с этим связанное, должно быть отринуто.
Маяковский – великий поэт несостоявшейся эпохи. Ну а раз она не состоялась, тут и говорить не о чем – Маяковский уже не великий. Да и вообще не поэт. Агитатор, горлан, главарь – но только не подлинный лирик ‹…› Если поэзия запечатлела всю муку, пережитую в роковые минуты истории, если “слова болят” – они живут, они долговечны и не останутся “у времени в плену”» (1995).
