Как вспышка, это сцепление с материалом произведено было тогда и в прозе серьезной («Один день Ивана Денисовича»), но в течение нескольких последующих лет не получало закрепления в печатных сочинениях («Хранитель древностей» Домбровского был недостаточно замечен). И именно ироническая поэзия стала кузницей нового литературного качества (в том числе и постепенного возвращения философичности). Песни Галича сыграли в эти годы несравненную роль. Они оставляли открытый финал – в отличие от самодостаточной иронической прозы.
В 1960-е и тем более 1970-е годы все отчетливее разграничивались в рисунке поведения людей интеллигентского слоя смех как умение видеть комическое в жизни и ирония как ставшее привычкой скептическое отношение ко всему – этим отгораживались от размышления и анализа; его заменяла у одних тоска из-за невозможности реализовать себя в советском обществе, у других, порою вполне неплохо устроенных, механический скепсис. Напомним С. Кьеркегора: «Иронизирующий всегда должен полагать нечто, но то, что он полагает, есть ничто… Можно сказать, что ирония всерьез воспринимает ничто, поскольку она ничего не воспринимает всерьез. Она воспринимает ничто в его противопоставлении чему-то, и чтобы всерьез избавиться от чего-то, она прибегает к ничто. Но ничто она воспринимает всерьез лишь постольку, поскольку не воспринимает всерьез нечто» («О понятии иронии»).
Вслед за устной, театрализованной сатирой А. Райкина возникла – в той же самой нише – сатира М. Жванецкого, и именно сюда подстраивались вечера, которые вел Паперный.
3
В те далекие годы, когда З. С. начинал работать в «Литературке», а я училась в младших классах, я его, натурально, не знала. Но в конце 1960-х – начале 1970-х, когда З. С. особенно часто бывал в нашем с А. П. Чудаковым доме, его исторические анекдоты о «Литературке» и вообще о литературно-журнальной жизни начала послевоенных лет мы слушали часами, что называется, с «неослабевающим интересом». Как относиться к самой фактуре – для нас было ясно давно, со студенческих еще лет, счастливо переломленных 1956 годом, никаких иллюзий не было. Но завораживало, поражало и увлекало то забубенное, едва ли не замогильное веселье, которое било из рассказов З. С., – хотя, казалось бы, что могло быть увлекательного в описании того, как грязные собратья по грязному цеху рвут друг друга на куски, поматывая оскаленной мордой.
Приведу несколько страничек из своего дневника.
