25 сентября 1969. В воскресенье, 21-го, всей семьей почти были Паперные. Отец пел песни под гитару сына. Рассуждали о том, стоит ли завидовать Захарченке <многолетний главный редактор журнала «Техника – молодежи», достаточно официозный литератор>, едва ли не весь мир объехавшему. <Никто из сидевших за столом за границей еще ни разу не побывал.>
История с Долматовским и чучелом крокодила, которое вывозил он из Бразилии (еще при Никите) в самолете с гробом посла.
Паперный несомненно добрый человек.
В августе 1971 года мы пошли с ним в поход на байдарках по рекам Средней Карелии. Вернувшись, я записывала:
Очень много интересного рассказывал З. С. – о Литгазете, где он работал в 1947–1954 гг. – с Симоновым и Рюриковым, о Ермилове… Как З. С. понял, что Ермилов – стукач: в 1956 он стал говорить ему о слухах, которые ходят об Эльсберге. И тот, побагровев, стал долго и сбивчиво объяснять, что «надо понять», «нельзя огульно» и т. д.
Из рассказов З. С. ясно, как близок он был к дому Ермилова – был даже в тот вечер, когда родители будущего зятя пришли к Ермилову решать судьбу влюбленных…
Хорошо передает не слышанную мною задыхающуюся, напористую интонацию Ермилова, его поучения: «в полемике нельзя прикладывать оппонента наполовину – надо бить так, чтобы он уже не поднялся», его обычные обращения – «друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат…»
Наш разговор с З. С. о его пародиях. Я говорю об огромной их роли для будущих историков современной общественной мысли: они не только литературный факт, как пародии Архангельского, но и отражение «левых» умонастроений своего времени, влившихся туда. Призываю его сделать к ним комментарии – прокомментировать для потомков. Говорю осторожно: «Тут, правда, важно – имеет ли для вас значение то, что будет после вашей смерти?» <Поясняю для молодых читателей свободной России – оба мы подразумевали одно: что при советской власти о напечатании некоторых из его пародий, равно как и комментариев к ним, думать не приходится, а на его жизнь советской власти – может, пожалуй, и хватить.> И с неожиданным жаром он восклицает: «Еще какое! Огромное значение! Я считаю это полноценной частью своей жизни! Если над моей остротой будут смеяться через 50 лет – значит, в каком-то смысле я буду жить и тогда – как физическая жизнь Пушкина с Натальей продолжается в стихотворении “Нет, я не дорожу…”».
«Ну, – восклицаю я с не меньшим жаром, – тогда все проще; тогда мне легко убедить вас в необходимости написать комментарии, взяться за мемуары…»
