Homo ludens | страница 22
– Больше ходить не могу. Я тут посижу.
– А я еще поищу.
Он ушел, а я села на какой-то железный ящик. Проходит еще минут двадцать, вижу, он бежит ко мне:
– Нашел! Я нашел!
Он, оказывается, шел-шел и вдруг слышит разговор за закрытой дверью:
– Подумать только, что за идиоты. Ушли с поезда. Куда?
Он стучит им в дверь:
– Это не у вас ушли двое?
– Кто это?
– Мы вот ехали, пошли купаться…
– Ох, идиоты!
– Мы сейчас, я только сбегаю за женой…
– Ох, идиоты!
После этого эпизода я вдруг поняла, что во всей нашей жизни все должна решать я. Я привыкла к жизни с моим папой, видела, как живет наша семья – все в руках у мужа, все решения, перемещения. Я думала, что и мы так будем жить, но ничего подобного не вышло. Пришлось мне брать власть в свои руки – не имея на это никаких данных. Управлять я не умела совершенно, деловых качеств у меня тоже не было. Так что у меня была нелегкая жизнь.
Русско-еврейская семья на даче в Баковке. Стоят: неизвестная, Серафима Озерова, Ита Майзиль, Самуил Паперный; сидят: Калерия с Вадиком, Николай Озеров с Вовой Собкиным, Мира Кривинская с Ирой. 1940-e. Архив семьи Паперных
Вот так мы доехали до Миловки. Зяма сразу пошел в военкомат, он хотел на фронт. Его, естественно, не взяли – у него был белый билет. Тогда он пошел в психиатрическую больницу, чтобы удостоверили, что он не псих. Он так упорно твердил, что хочет на фронт, что они решили – этот уже точно сумасшедший. На фронт он так и не попал.
Сорок третий год, уже понятно, что можно возвращаться. Но как возвращаться? Я должна была сопровождать наркоматовских девочек, которые окончили седьмой класс. Зяма нанялся матросом на корабль, который шел из Уфы в Москву. На Русаковской первой появилась я. Потом появился Зяма, загорелый и сильно окрепший. Потом приехала Анна Ефимовна с Мирой и Ирочкой. Они поселились у нас, потому что в их квартире не было отопления, а потом к нам переселились мои папа с мамой, потому что у них тоже не топили. Жили так: мы с Зямой в нашей комнате, мои родители в столовой, а в кабинете Мира с Ирой. Потом, когда немного потеплело, мой папа поставил на Богословском печурку, и летом они переехали обратно. Потом вернулись Ита Израилевна и Самуил Лазаревич. К этому времени начали топить и у Кривинских, и Мира с Ирой перешли туда.
В это время уже было известно, что Борис погиб на фронте. То есть это было известно Самуилу Лазаревичу, Ите Израилевне, Зяме и мне, но не было известно Мире. Оба Зяминых родителя каким-то образом узнали о смерти сына, но долго скрывали друг от друга, считая, что другой этого известия не перенесет.
