— Нет, — горячился клубок, — таки мы зря топтали ТриДевятое, что ли, я вас спрашиваю?! Не ценить такие жертвы!.. Этот поц сам не знает, от чего отказывается!.. Шо он там увидит, в рядах дрыгающихся, как эпилептики на электрическом стуле, куриц?! Это все одинаковое, неразумное и легкомысленное, а тут — эксклюзив! Это ж на всю жизнь приключения и страсть!
— А что мы можем-то? — вздохнула Марьванна, грустно подпирая щеку рукой. — Не нужна Кощею-то такая кошелка старая, как я… Он, поди-ка, царь. Ему королевна нужна. На худой конец принцесса.
— Таки если сидеть здесь и плакать, то шо-то изменится?! — кипятился клубок. — Ваши слезы даже не повысят таки уровня мирового океана!
— Я не плачу, — пробубнила Марьванна сердито, копаясь в кармане и раздобывая платок.
Вслед за платком из кармана Марьванны извлеклись всякие лесные дары белочек и зайчиков в виде желудей, мелкого мусора, дубовых кружевных листьев. В ее карманах оказалось много чего интересного.
— Дубы-колдуны из заповедной чащи, — удивился кот, разглядывая ботанические трофеи Марьванны. — Откуда? Ты, Маняш, никак гербарий собирала из научного интереса?
— Какие гербарии, — огрызнулась Марьванна, вытряхивая из карманов все. — Наверное, само набилось, когда против ветра удирала.
Надо отметить, что удирала Марьванна тяжело, растопырив руки, как Боинг, идущий на взлет в ветреную погоду, ревя и подвывая, словно турбина, полная птиц.
Помимо пары горстей желудей Марьванна обнаружила в кармане позабытую бутылку водки и крохотное, почти незаметное, но сверкающее огненно-золотым перо. Она хотела было сдуть его, катая в руках желуди и стряхивая с них пыль, грязь и мусор, но кот вдруг черной молнией метнулся на стол, хищным ястребом налетел на Марьванну и зажал волосатыми пальцами ее рот.
— Маняша! — зашептал кот жарко, голосом прожжённого, помирающего над златом скупца, и глаза его разгорелись ярче пламени под котлам адскими. — Это ж такая удача, Маняша! Экая ты счастливица, экая умелица! Раздобыла жароптицево перо! Это ж чудо чудное, это ж сокровище какое!
Марьванна, натужно пуча близорукие глаза, недоверчиво рассматривала поблескивающую на свету пуховую козявку, которой так радовался кот. Она переливалась в ее старых ладонях всеми цветами красного спектра, от кипенно-белого до багрово-красного, и с каждым проблеском золотых невесомых пушинок Марьванна явственно слышала древне-русский нарумяненный хор, восславляющий Ярило над хладным трупом Снегурочки. На желтом цвете хор прямо-таки вдаривал со всей древне-русской страстью.
