А с нежными воспоминаниями о Рашеде уже пора было что-то делать. Вот смеху-то будет, если выяснится, что он именно за этим меня и отпустил — чтобы я в отсутствие реального человека со всеми его естественными недостатками потихоньку влюбилась в его светлый образ в собственной голове!
Причем ход-то ведь вполне в его стиле. А вздумай я его обвинить в манипуляции мнениями — наверняка напоролась бы на пространную лекцию о том, как долгосрочные манипуляции позволяют ленивому правителю сэкономить усилия, время и бюджет, и была бы вынуждена упражняться в ответном остроумии.
А пока… я скосила взгляд на Камаля, сосредоточенно поглощавшего сытное варево, и обреченно вздохнула.
Совершенно не тот тип, на котором можно упражняться в остроумии. А мне ведь не хватало именно этой свободы общения, которая произрастает исключительно из твердой уверенности, что каждая подколка будет понята в точности так, как задумывалось, и ни в коем случае не останется без ответа.
Я искренне надеялась, что ар-раджимов востроносый интриган в своем дворце точно так же тоскует по мне, как я по нему, и даже самая искусная наложница в мире не способна утолить его страсть к дурацкому полуночному трепу. Иначе это было бы совсем обидно.
Любой разговор с Камалем рано или поздно обрывался из-за того, что он не слишком-то рвался в нем участвовать, а я быстро выдыхалась и тянулась за бурдюком. Поэтому обсуждать грядущую ночевку я даже не порывалась — хотя высказаться хотелось нестерпимо.
Насчет шатра Камаль однозначно погорячился: чтобы мысли хоть как-то сдвинулись в сторону сугубо плотских развлечений, ставить надо было как минимум ванну. Вблизи от кочевника и его верблюда пахло совершенно одинаково — даже концентрация запаха после дня в седле не слишком-то отличалась. От меня, вероятно, тянуло примерно так же — с поправкой разве что на ящерицу, — и все страдальческие мысли вдруг как-то разом сдвинулись в сторону, оставив только мечты о далеком оазисе, третьем на пути от столицы к горам: в оазисе Мааб скрывалось единственное на всей дороге пресное озеро, питаемое сразу тремя родниками. Оно не пересыхало даже в самую страшную жару, и вокруг него вырос небольшой городок с саманными стенами и защитным куполом.
Я принюхалась к своей рубашке и принялась мысленно прикидывать стоимость своей души в базарный день, потому как идея продать ее за возможность нормально вымыться вдруг показалась на удивление здравой — и до того соблазнительной, что Камаль немедленно поддался закону подлости и, тревожно запрокинув голову, заметил:
