Глава 1.1. Кодекс сдержанности
Одни мы идем быстро, вдвоем мы идем далеко.
африканская пословица
Пустыня скрывала тысячи оттенков, готовая явить их только опытному глазу.
Поначалу пески казались будто нарисованными сепией на тончайшей выделанной шкуре. Но стоило присмотреться, привыкнуть к однообразному пейзажу, как он неуловимо менялся: острые грани барханов отделяли терракотовые теневые склоны от персиково-розовых мазков на самых макушках; округлые линии дюн близ побережья то здесь, то там нарушались серовато-зелеными островками чахлой зелени в разводах соли.
Я успела и присмотреться, и снова замылить взгляд. При всех очевидных достоинствах ездового молоха у него имелся один солидный недостаток: эта скотина была сугубо дневным животным и лучше всего чувствовала себя, когда солнце висело в небе ослепительно-белым диском, выжигающим все краски вокруг. Опытные наездники прилаживали к седлу большой навес, чтобы дать и себе, и ящерице немного тени; я поступила так же, но никакого облегчения это не принесло. Раскаленный воздух вытапливал из меня липкую испарину и тотчас высушивал кожу, а морской бриз вместо прохлады нес мелкий песок, скрипевший на зубах, несмотря на платок, который я обмотала вокруг лица на кочевнический манер. Вдобавок единственным звуком окрест был мерный шелест прибоя, и его неспешный ритм в давящей тишине ввинчивался в уши не хуже инструментов палача.
Немудрено, что я едва не разрыдалась от счастья, когда из-за дюн показался одинокий всадник. Моей безудержной радости он, должно быть, изрядно удивился: от города я успела отъехать от силы на две трети дневного перегона, бурдюк у морды молоха все еще был почти полон воды, да и с караванной тропы я не сбилась — море все так же размеренно несло волны по левую руку от меня. Но, утомленная часами жары и безмолвного одиночества, я привстала в седле и даже замахала рукой.
Всадник ответным энтузиазмом не проникся и остановился, красноречиво повернувшись ко мне щитом. Вблизи стало видно, что на нём кто-то старательно вывел жёлтой краской очертания оазиса. Из-за края щита виднелся только синий тагельмуст* да черные глаза, вопреки всем традициям кочевников поблескивающие безудержным любопытством.
- Ты ступаешь в земли Ваадан, — негромко сказал он, не опуская щит. — Зачем ты здесь?
Говорил он не на тиквенди, а на языке пустыни — с короткими, рублеными словами, словно созданными для того, чтобы как можно меньше открывать рот. Обычаи кочевников позволяли им как грабить поселения оседлых племен, так и наниматься в их же охрану; этот, судя по всему, предпочел второй вариант — и издалека принял меня за налетчика, а теперь изнывал от любопытства пополам с желанием отобрать у меня породистого молоха. Но женщина, рискнувшая путешествовать в одиночку по пустыне, ассоциировалась исключительно с арсанийцами, и дозорный опасался какого-нибудь специфического сюрприза с магией, взрывами и прочей шумихой, без которой никак не могла обойтись уважающая себя кочевница.
