— Bon soire, mademoiselle[2], — сказал он с обворожительной улыбкой.
Лизетта бросила на него кратчайший взгляд, а её полные алые губы, вздрогнув в улыбке, застыли; она отвернула головку и заговорила с подругой с видом полного безразличия. Без малейшего смущения Сенатор повернулся и, отстав на несколько шагов, последовал за девушками. Они прошли по переулку, повернули на бульвар и сели в автобус у площади Мадлен. Сенатор был вполне удовлетворён. Он сделал ряд правильных выводов. То, что она возвращалась домой в сопровождении подруги, свидетельствовало об отсутствии у неё нет постоянного обожателя. То, что она отвернулась, когда он обратился к ней, свидетельствовало о её благоразумии, скромности и хорошем воспитании — а это нравилось ему в юных дамах, если они привлекательны. Её пальто, юбка и чулки из искусственного шёлка говорили, что она небогата, а значит добродетельна. И в этой простой одежде она была столь же привлекательна, как в ослепительных нарядах, которые она надевала раньше. Это особенное чувство, сладостное и притом болезненное, не посещало Сенатора уже много лет, но он сразу вспомнил его.
— Чёрт возьми, да это любовь! — пробормотал он.
Он уже не надеялся вновь испытать её, и, расправив плечи, зашагал уверенной походкой. Он зашёл в контору частного сыщика и оставил указания разузнать о жизни молодой дамы по имени Лизетта, которая работает манекенщицей по такому-то и такому-то адресу. И тут, вспомнив что в Сенате дебатируется вопрос о долге Америке, он взял такси, доехал до внушительного здания, зашёл в библиотеку, где стояло его любимое кресло, и приятно вздремнул. Нужные сведения ему сообщили через три дня. Не так уж много сведений за деньги, которые он уплатил. Мадмуазель Лизетта Ларьён жила со своей вдовой тётушкой в районе Парижа, известном под названием Батиньоль. Её отец, получивший ранение герой великой войны, держал табачную лавку в провинциальном городке на юго-востоке Франции. Плата за квартиру составляла две тысячи франков. Ей было девятнадцать лет, она вела добропорядочную жизнь, любила ходить в кино и, кажется, не имела любовника. Консьержка хорошо отзывалась о ней, и она нравилась своим компаньонкам по салону. Несомненно, это была в высшей степени достойная девушка, и Сенатор, разумеется, решил, что именно она должна скрасить досуг человека, пожелавшего отдохнуть от государственных забот и нервных нагрузок большого бизнеса.
Нет надобности подробно рассказывать обо всех шагах, которые мсье ле Сюёр предпринял для достижения своей цели. Он был слишком важным и занятым деятелем, чтобы заниматься этим вопросом лично, но у него был доверенный секретарь, умевший ловко обработать избирателей, ещё не решивших, за кого голосовать, и, безусловно, знавший, как объяснить честной, но бедной девушке выгоды, которые последуют для неё, если ей удастся заручиться дружбой представляемого им лица. Доверенный секретарь нанёс вдовой тётушке — звали её мадам Саладин — визит и рассказал ей, что мсье ле Сюёр, всегда идущий в ногу со временем, в последнее время заинтересовался кино и собирается ставить свой собственный фильм. (Вот как человек с умной головой может воспользоваться фактом, который некто более заурядный счёл бы несущественным). Выступление мадмуазель Лизетты в салоне мод, то, как бесподобно она умеет носить наряды, поразили мсье ле Сюёра, и он решил, что ей могла бы очень подойти задуманная им роль. (Как у всякого умного человека, слова Сенатора были, насколько это возможно, близки к правде). После этого доверенный секретарь пригласил мадам Саладин и её племянницу на обед, чтобы они познакомились ближе, и Сенатор мог бы удостовериться, что мадмуазель Лизетта действительно наделена сценическими способностями, которые он в ней предполагает. Мадам Саладин сказала, что спросит свою племянницу, но со своей стороны считает такое предложение вполне разумным.
