— фра Дьяволо. Некий Маммоне[207], мельник, украшал свой прилавок свежеотрубленными головами, пил человеческую кровь и собственноручно зарезал четыреста человек.
Впоследствии Нельсон, обольщенный красотой Эммы Гамильтон (достойной ученицы королевы Каролины[208]), уступая ее настояниям, нарушает только что заключенный с неаполитанскими патриотами договор и предает их в когти Бурбонов, вешает на снастях британского корабля старого адмирала Караччиоло, труп которого, брошенный в море, через нисколько дней снова является на поверхности, как будто требуя более почетного погребения[209].
Пример возбуждает к жестокостям едва усмиренных санфедистов. Неаполитанская чернь режет, грабит, жарит, ест, да, ест патриотов; нож убийц соперничает с секирой палача.
Король является в Сицилию, как в завоеванную страну. Он прощает лаццарони их грабежи (в том числе и ограбление казначейств), но уничтожает все привилегии городов, классов, провинций и начинает гигантские проскрипции, объявив возмущением всякое действие во время его побега.
Утверждают, что до двадцати тысяч человек было арестовано в одной столице за то, что говорили, писали, сражались, за то, что имели врага, пожелавшего донести на них[210]. Шпионство и пытка были положены в основание судебного разбирательства. Инквизитор Винченцо Спечиали[211], оскорблявший свои жертвы и их родственников, подделывал даже протоколы. Паскауле Бафа был уже осужден на смерть, когда Спечиали, чтобы выведать некоторые имена, уверял его жену, что он подвергнется лишь изгнанию. Узнав о его приговоре, друзья прислали Паскуале яд, но он отказался принять его, желая умереть на эшафоте. Веласко, напротив того, когда Спечиали сказал ему, что он будет казнен, ответил: «не вами», и бросился из окна. Черило, на вопрос, какова была его профессия в царствование короля Фердинанда, отвечал: был медиком. — А во время республики? — Представителем народа. — А теперь? — Теперь я герой! — И отказался просить помилования у короля и Нельсона, которых когда-то лечил.
Виталини, идя на казнь, продолжал играть на гитаре и, выходя из тюрьмы, сказал смотрителю:
— Поручаю тебе моих товарищей. Они — люди, и ты сам когда-нибудь можешь сделаться несчастным[212].
Казнено было: до трехсот человек — патрициев, литераторов, воинов; два епископа; молодые люди двадцати и шестнадцати лет[213]. Множество граждан было осуждено на менее тяжкие наказания. Был отменен колокольный звон для умирающих во время казни, потому что приходилось звонить чересчур часто; палачу платили не по числу казненных, а поденно, в видах экономии. Полицейские рыскали по провинциям, вылавливая врагов бурбонского деспотизма. Показаний двух из них было совершенно достаточно, чтобы лишить человека свободы и жизни.
