Было воскресенье — день, когда Далия, встававшая обыкновенно чрезвычайно рано, убирала свои апартаменты, как она шутя называла свою каморку в четвертом этаже. Бедно и скромно было убранство этой комнаты, но всё в ней было чисто, как стеклышко. По стенам красовались полотна и картоны, на которых были нарисованы кистью Роберта деревенские сцены, рощи, избушки. Эти картины были, разумеется, лишены чести иметь рамки, за исключением портретов Гарибальди и Далии[196]. Последний принадлежал, как легко догадаться, кисти ее друга и, должно сознаться, никак не мог быть назван образцовым произведением, потому что наш молодой художник вовсе не был силен в портретной живописи.
Комната Роберта выходила на ту же площадку, как и комната Далии, так что обе двери почти касались. Молодые люди, не желая давать соседям повода к злословью, решили жить отдельно. Тем не менее, то гипсовая трубка, то мужская запонка, то галстух, попадавшиеся то там, то сям, показывали, что договор не особенно строго соблюдается.
Это подтверждалось еще более находившимися в комнате Роберта огромным шерстяным помидором, усыпанным блестящими искорками булавочных головок, чепчиком, повешенным на ручке рапиры, висевшей на стене, и некоторыми другими предметами, составляющими принадлежность дочерей Евы.
Уже несколько дней Далия лишилась своего обычного веселья. В первые дни после отъезда Роберта, которого она сама уговаривала покинуть Милан, молодая девушка терпеливо переносила разлуку, утешая себя мыслью о том, какую пользу артистическое путешествие может принести ее другу. «В Милане, — думала она, — он всё ничего не делает. А бедность все-таки остается бедностью. Мне-то ничего — привыкла; но он так молод, так талантлив, мог бы изучать, прославиться. Но отчего это он не пишет ничего? Клялся писать каждые два дня, а вот уж сколько времени прошло…»
Далия продолжала убирать комнату, повторяя свой обычный монолог, прибавляя к нему восклицания, выражавшие раздражение, досаду и печаль. Необъяснимое молчание Роберта пробуждало в ней целую массу печальных мыслей, которые она, как все вообще влюбленные, точно нарочно старалась сделать еще более мрачными.
Но в то время, как Далия терзала себя самыми мрачными картинами, вдруг раздался стук в дверь. Поспешно отворив ее, она увидела пред собою почтальона.
