— Когда остальные очнуться? — Ольф с тревогой окинул взглядом спящий лагерь.
— Ч-через т-три ч-часа, — я сделала глубокий вздох. — Ос–ставь пред–дупреждение, чт–тобы ср–разу уход–дили.
Светлые брови Ольфа сошлись над переносицей, но он, не переспрашивая, лишь согласно кивнул. Сделает. Мне уже было все равно, как именно — дрожь уменьшилась, волной накатила слабость. Я прислонилась к теплому боку лошади, изо всех сил пытаясь не соскользнуть в темный омут сна. Как не вовремя. Мне следовало быть сильной, следовало выжить и вернуться. Ради Мервина. Ради ребенка. Ради себя самой. И ради того выбора, о котором говорил Хранитель Лабиринта.
Я повторяла это себе снова и снова, и темный провал в сознании постепенно отодвинулся. Почувствовав осторожное прикосновение к плечу, открыла глаза.
— Нужно ехать, — сказал Ольф. — Я оставил предупреждение и выпустил в поле остальных лошадей, чтобы отсрочить погоню. Но времени у нас не так уж много.
…Хорошо встречать рассвет в степи, наблюдая, как солнце красит небо акварелью волшебной красоты. Хорошо мчаться в рассвет, наслаждаясь пряными ароматами трав и свежестью ветра. Особенно хорошо, когда знаешь — этот рассвет мог стать последним в твоей жизни.
Должен был стать — последним.
Прошло два часа с нашего побега? Или уже три? Я не знала, не могла сказать — внутреннее чувство времени словно заснуло. То мне начинало казаться, будто караван мы покинули пару минут назад, то — что мчимся вот так уже целую вечность и рассвет никогда не закончится. Дрожь прошла, слабость тоже отступила, осталось только это странное чувство нереальности и безвременья.
Ольф молчал, и это было хорошо. Часть меня была благодарна ему за молчание, часть, которая понимала и пыталась контролировать то, что происходит. Говорить я не могла. Чтобы говорить, следовало включить сознание, но оно куда–то спряталось, оставив только тело, способное на простейшие действия и реакции. Не навсегда, нет. Та часть, что понимала, была уверена: скоро все восстановится.
Солнце стояло уже высоко над горизонтом, когда пелена, окутавшая мой разум, спала. Это походило на болезненное пробуждение от лихорадочного сна. Я вздрогнула всем телом, поводья выпали из рук.
— Риэль! Риэль? Что с тобой?
Я сделала несколько глубоких вдохов и повернулась к встревоженному юноше:
— Теперь уже ничего.
— Ты была словно не в себе. Не отвечала на вопросы, только понукала лошадь ехать быстрее.
— Да, — я встряхнулась. — Это был магический откат. Я перенапряглась, когда создавала руну сна для всего лагеря.
