. Пользование бухгалтерской книгой, по-видимому, подтолкнуло профсоюзного работника Александра Медведкова к своеобразной дневниковой бухгалтерии. Он фиксировал события каждого дня своей жизни в нескольких таблицах с такими подзаголовками, как «число и месяц», «дни», «наименование проделанной работы и отдыха», «содержание работы и отдыха», «личные выступления и действия», «потраченное время» и «интимность». В таблицы он заносил количество часов, ежедневно затрачиваемых на каждый вид деятельности. Другой автор вел свой дневник на разрозненных официальных бланках — как советских, так и дореволюционных
[88].
Таким образом, дневники сталинской эпохи внешне резко контрастировали с дореволюционными дневниками, которые зачастую велись в толстых, иногда переплетенных в кожу томах, порой сделанных из «мраморной» бумаги. Этот контраст был еще заметнее у тех авторов дневников, которые вели их и до, и после революции и рано или поздно были вынуждены сменить солидно переплетенные тома на грубые тетради, выпущенные в условиях советской экономики[89]. Символизирующий переход авторов дневников от упорядоченной жизни к бедности и сильным потрясениям, образ двух этих книг — переплетенного в кожу тома и школьной тетради — воплощает в себе и другой переход: от ведения дневников как занятия привилегированных членов общества к демократической программе всеобщей грамотности, обучения и фиксации личностных изменений.
Дефицит бумаги, который приходилось преодолевать авторам дневников в 1930-е годы, лишь дополнительно подчеркивает силу их желания взяться за перо. Та же настоятельная потребность отражается в ряде общих тем дневников, связанных в представлении авторов с насущными вопросами, решение которых невозможно без их участия и борьбы. Многие авторы дневников верили, что живут в историческую эпоху, и стремились участвовать в событиях, составлявших ее суть. Безусловная обязанность и, у многих, желание быть вовлеченными в историческое развитие были в равной степени характерны как для верных сторонников сталинского режима, так и для некоторых из его острых критиков. Авторы дневников также знали, что для участия в политике революционных преобразований они должны сначала преобразовать себя. Они использовали дневники для отслеживания своих мыслей и действий в свете требований «общественной полезности». Для того чтобы включиться в историю, было необходимо трудиться и бороться. Хотя многие авторы не могли «слиться с революцией» и вместо этого были поглощены «маловажными» делами — от домашнего хозяйства до любовных романов, — они все же винили себя в «мелочности» своих забот и настаивали на том, что их человеческая и гражданская ценность зависит от способности служить более широким интересам общества. Они стремились приобщиться к опыту более крупного коллектива, представлявшегося им живым организмом. Приверженность коллективу придавала их жизни смысл и энергию, выходящие за рамки простого выживания в эпоху усиленного идеологического надзора. В свою очередь, многие из тех, кто не мог или не хотел мыслить в едином порыве с идущим вперед коллективом, чувствовали себя подавленными и бесполезными, а некоторые даже сообщали о своем желании умереть. Будучи жизнетворческой силой, революция ставила перед теми, кто находился в оппозиции революционному государству, вопрос о жизни и смерти.
