.
Грань 1920-х и 1930-х годов была ознаменована переходом от периода компромисса и исторической «засоренности» сознания к стремлению вступить в завершающую историческую эпоху максимальной чистоты. Этот переход затронул как читательскую аудиторию, так и сам стиль чтения дневников. Основными читателями и аналитиками дневников в 1920-е годы были педологи, выводившие погрешности сознания, проявлявшиеся в дневниках, из социальной среды все еще несовершенной советской современности. В 1936 году, когда все классовые антагонизмы в советском обществе, как провозглашалось, были преодолены, педологию запретили. Теперь основным интерпретатором дневников стал НКВД[83].
Сотрудники НКВД анализировали дневники, изъятые во время обысков в квартирах подозреваемых в контрреволюционной деятельности, на предмет признаков субъективного уклона или оппозиции единственной исторической формации социализма, воплощенной советской властью. Служащие НКВД не получали педологической или литературной подготовки, но полностью разделяли убеждение педологов и советских писателей в том, что дневник обнаруживает правду о его авторе — либо в прямом смысле, либо при прочтении этого текста «наоборот». В последнем случае НКВД предполагал, что враги-контрреволюционеры маскируются под коммунистов и что их лояльные коммунистические дневники представляют собой часть этой сложной маскировки[84].
В двух значительных случаях дневники коммунистов, обвиненных в контрреволюционной деятельности, публично цитировались для разоблачения их нравственно-политического облика. Первый случай касался профсоюзного лидера и соратника Михаила Томского Бориса Козелева, в конце 1920-х годов заподозренного в правом уклоне. В своем дневнике Козелев саркастически комментировал то, как Сталин хитростью, одного за другим побеждал противников и укреплял политический культ собственной личности. Этот дневник был обнаружен пьяным коллегой, которого Козелев привел к себе домой и уложил в своем кабинете, чтобы тот протрезвел. Коллега нашел дневник в ящике стола Козелева и передал его в ОГПУ (советскую тайную полицию, в 1934 году вошедшую в состав НКВД), а оно направило его в Политбюро. Фрагменты из дневника появились в советской печати, осудившей автора за «антипартийные выходки». Кроме того, дневник обсуждался на XVI партконференции в июне 1930 года, на которой определилась судьба «правой оппозиции». Козелев, исключенный из партии, признал по крайней мере некоторые из обвинений: в знак покаяния он пошел работать металлистом на завод «Серп и молот», а осенью 1930 года уехал в Магнитогорск помогать строить этот город металлургов. Он был арестован в 1936-м и расстрелян в 1937 году
