.
Выход в 1926 году «Дневника Кости Рябцева» можно отчасти трактовать как советскую реакцию на появление дневника немецкой девочки. Этот вымышленный дневник, написанный Николаем Огневым (М. Г. Розановым), отличался таким жизнеподобием и привлекательностью, что со временем дважды публиковались его продолжения, а один из рецензентов задавался вопросом, не позаимствовал ли просто Огнев материал из «подлинных» дневников. Костя — непослушный и недисциплинированный подросток, и описание им таких тем, как жестокое обращение с детьми, онанизм и аборт, оказывается более ярким и шокирующим, чем грезы немецкой девочки; тем не менее критики изображали его положительным примером для советской молодежи. Костя — пролетарий с «коммунистическими убеждениями». Здоровая рабочая среда гарантирует правильность его общественных установок. Будучи хулиганом, Костя тем не менее различает «непролетарские» и «пролетарские» сумасбродства. Ни на одну минуту у читателя его жизнеописания не возникает сомнений в том, что в конце концов он возьмет под контроль свои инстинкты, которые приводят к анархическому поведению. Дневник завершается приемом Кости в комсомол. Дневник Кости, к которому Огнев написал продолжения, выдержал несколько изданий и, безусловно, сыграл существенную роль в популяризации дневников среди советских читателей. В 1933 году 19-летний рабочий Леонид Потемкин сравнил свой дневник с дневником Кости Рябцева, и это сравнение оказалось явно не в пользу Потемкина, которому недоставало, по его собственному мнению, практического овладения жизнью: «…у меня лишь болезненные рассуждения. Нет практики, клокочущей общественной жизни. Нужно стать практиком жизни, нужно жить»[66].
Устремления педологов не ограничивались использованием дневников для показа отрицательного или положительного влияния общественной среды. Педологи стремились создать корпус биографических текстов, которые бы одновременно свидетельствовали о социалистической направленности пролетарского государства и поддерживали такую направленность. В 1919 году директор Московского педологического музея Николай Рыбников обратился в Наркомпрос с настоятельной просьбой о создании биографического института, который бы занимался сбором и анализом дневников и других автобиографических материалов молодых советских людей. Его инициатива не была поддержана из-за недостатка средств, но Рыбников самостоятельно приступил к сбору автобиографических свидетельств молодых советских граждан. К 1928 году он собрал 120 тысяч ответов на составленную им анкету для учеников младших классов, проживающих в провинции. Его диагноз отличался трезвостью: лишь малая доля этих учеников знала цель и историю революции, произошедшей десятью годами ранее. Кроме того, их ответы свидетельствовали о том, что большинство авторов дневников в России происходили не из эксплуатируемых классов, с представителями которых предпочитали проводить опыты педологи, а из «буржуазной интеллигенции». Тем не менее педологи выражали надежду на то, что «с ростом психологической культуры и повышением интереса к внутреннему миру [советская] дневниковая литература получит значительно большее распространение»
