— С ума сойти… — произнес кто-то изумленно.
Песталоцци положил ножик вместе с салом и хлебом и, приставив к уху ладонь, остановившимся взглядом уставился в пламя: пение исходило словно из жарких глубин костра.
Кто-то громко, счастливо расхохотался.
— Ну и чертова пичуга! — сказал, качая головой, Нэгели.
Снова послышался щебет. Теперь засмеялись все.
— А ну, Бернар, показывай! — крикнул вдруг Серафен и, вскочив, легко перепрыгнул через костер.
Коротышка сидел весь багровый от сдерживаемого смеха. Серафен нагнулся и сунул руку тому в карман. И вот на ладони его очутился черный овальный футляр из кожи, а в нем, в гнезде из белого бархата, красная лакированная коробочка, крышка которой пружинисто открывалась при нажатии на незаметную кнопку, и на свет божий выскакивала, хлопая крыльями и вертясь в разные стороны, крохотная, с ноготь, зеленая птичка; через две-три секунды желтый клювик ее открывался и торжествующие, заливистые рулады неслись в тишину ночи.
С недоверчивыми, просветленными лицами люди столпились вокруг Бернара. Конрад даже забыл про яйца; с ревнивой нежностью держал он в толстых пальцах хитроумный механизм, а когда пичуга принималась петь, нос его морщился, глаза увлажнялись, и он разражался растроганным, идущим от самого сердца, густым смехом. Десять — двадцать раз нажимал он на кнопку, и столько же раз повторялся этот по-детски раскованный, радостный смех.
— Заберите кто-нибудь у него, пока он не тронулся, — сказал Песталоцци.
— Покажи-ка!
— Дайте вон Лемонье, — сообразил кто-то. — Он не видел еще.
Плотник Лемонье, молчаливый, сухопарый человек лет пятидесяти, с острым, длинным носом, тихо лежал у огня. Перед наступлением темноты с ним случилось несчастье: попав ногой в щель между досками, он упал так неловко, что сломал себе ногу. Да еще, падая, головой ударился о кирпич, и теперь все лицо его было в кровоподтеках. Его положили к костру, завернув в два одеяла.
Конрад, все еще не выпуская шкатулку, нагнулся к больному. Глаза у того были закрыты.
— Вроде спит, — неуверенно сказал Конрад. — Разбудить его, что ли?
— Он, похоже, не спит, а сознание потерял, — мрачно подал голос Песталоцци.
Все молчали.
— И с чего бы ему терять сознание? — нерешительно спросил кто-то.
— От удовольствия, — буркнул Песталоцци, — что может полежать тут на свежем воздухе.
Лицо у плотника было неподвижным и белым; у носа, на левом виске, на подбородке чернели полоски засохшей крови.
— Эй, Лемонье! — позвал Конрад, осторожно тыча того пальцем в плечо.
