. Социальная функция, выполняемая при помощи церковной десятины, по крайней мере на первый взгляд очень схожа с той, которая выполнялась княжескими пирами. Обращает на себя внимание, что в качестве «конвоя»
[179] к летописной статье о введении десятины следует рассказ, по тектонике повторяющий предыдущий, о постройке храма Преображения на месте битвы с печенегами, за которым следует панегирик благотворительной активности князя, т. е. тема социальной помощи, начатая в пассаже о десятине, получает развитие. Его концовка удивительна: епископы, которые в Византии должны были «печаловать» об арестованных, требуют применения к ним византийских уголовных статей, предполагавших куда более жесткое наказание по сравнению с германскими варварскими Правдами
[180]. Тем самым создается впечатление равновесия: западноевропейская десятина уравновешивается византийским правом (позднее замененным Русской Правдой, вторящей германским правовым традициям)
[181].
Личность Анастаса обращает на себя внимание. Он был приближен к Владимиру, остался в Киеве при Святополке, но не захотел остаться при Ярославе. Здесь важно отметить, что и десятина продолжала функционировать в Киеве при Святополке и поляках, и более того, Болеслав Польский предпочел использовать Анастаса по тому же назначению в своих интересах: «В лето 6526…Болеслав же бежа ис Кыева, възма имение и бояры Ярославле и сестре его, и Настаса пристави десятиньнаго кь имению, бе бо ся ему вьвериль лестью»[182]. Бежал Анастас только в 1018 году, когда поражение Святополка было уже неминуемо и когда он вынужден был обратиться за помощью к печенегам. Таким образом, связь десятины с Польшей более чем очевидна. Контакты с Польшей упрочились как раз с 996 года, когда с ней был, судя по сообщению Повести временных лет, заключен мирный договор. Заключение мирного договора Руси со странами западной христианской традиции – только что крещеной Польшей, Венгрией и Чехией – тогда сопровождалось кормлением нищих, что также имеет прямую параллель с институтом десятины[183]. Эта взаимосвязь иногда оспаривалась, однако едва ли убедительным можно считать контрдовод, что отсутствие возмущений по поводу десятины на Руси и наличие их в Польше говорят об отсутствии взаимосвязи между ними[184]. Важнее всего то, что формы древнерусской десятины буквально повторяли формы десятины, собираемой в Польше по воле Мешко I и в Моравии[185].
Возникает естественный вопрос: а какова была судьба Анастаса и десятины в 1016 году, когда Киев в первый раз занял Ярослав? Прямого ответа на этот вопрос нет, если только не обратить внимание на фразу из Повести временных лет под 1017 годом, которая всегда ставила в недоумение исследователей: «В лето 6526. Ярослав иде в Киев и погоре церкви». Каким образом появление князя в Киеве могло сопровождаться поджогом церквей? Поводов могло быть два: недовольство князя, в случае если данные храмы не поддержали его при попытке захвата Киева, или гнев киевской общины, который смог выплеснуться только в условиях анархии. Более того, безнаказанно для обеих сил (а это следует предполагать, поскольку в Повести временных лет нет комментариев к этому факту) такое событие могло окончиться, только если оно удовлетворяло и князя, и общину Можно ли найти такое условие? Думается, что можно. Князь был недоволен тем, что церковное руководство Киева вело враждебную по отношению к нему политику. Это видно на примере поведения Анастаса, единственного иерарха, упоминавшегося в литературных памятниках киевского периода. Бегство Анастаса красноречиво свидетельствует о его отношении к Ярославу. Анастас и Ярослав едва ли имели общие дела. Неизвестно, когда Ярослав был посажен в Ростов, но очевидно, что его правление в Ростове должно было быть достаточно долгим и успешным, чтобы сменивший его Борис мог легко оставить город и жить при отце в Киеве
