Но здесь возникает еще один вопрос. Тот же путь, что Александр Муравьев, прошли еще десятки, может быть, сотни, молодых образованных офицеров – участников войны с Наполеоном. Но почему первый шаг сделал именно Александр, почему среди сооснователей первого преддекабристского общества, кроме него, было еще трое представителей того же рода? Есть ли какие-то различимые причины такой «сверхпредставленности» Муравьевых или это чистая случайность?
Не претендуя на истину, рискну высказать гипотезу, которой до сих пор не встречал в источниках. Выше мы уже отмечали такую родовую черту Муравьевых, как «сверхмотивированность», «сверхинициативность». Отметим и еще одну – повышенную чувствительность к реальной или мнимой «обойденности» наградами, продвижением по службе или к налагаемым на них служебным взысканиям. В качестве примеров можно упомянуть обиды Николая Николаевича Муравьева-Карского на недостаточно высокую оценку его действительно выдающихся заслуг в Персии и Туркестане, позже – в исполнении дипломатической миссии в Турции. Еще один пример – прошение об отставке, поданное Никитой Муравьевым после неприсвоения ему в срок очередного звания. Из той же серии – прошение об отставке полковника Александра Муравьева в ответ на кратковременный арест, наложенный на него лично Александром I за погрешности в построении личного состава на параде, которым командовал Муравьев. Список примеров легко может быть продолжен. Эти заметные поведенческие особенности Муравьевых, которые можно обобщенно назвать «сверхчувствительностью» в отношении адекватности позитивных и негативных санкций, могут генетически восходить к разночтениям в истории родословия Муравьевых, которые мы описали в предыдущих главах. Их родословие не было бесспорным. До публикации VI тома «Истории государства Российского» Карамзина, в комментариях к которому автор поместил выписку из писцовой книги Дмитрия Китаева, это обстоятельство было мало известно. Публикация сведений о родословии Муравьевых не была заурядным фактом и вызывала особый интерес какой-то части читателей. Не случайно автор первого алфавитного указателя к «Истории» счел нужным поместить в персональном регистре специальную и нетипичную для такого рода регистров статью: не просто «Муравьевы», а «Муравьевых родоначалие»[145].
Но и до этого версия происхождения рода Муравьевых не от знатного иноземца Радши, а от безвестного «послужильца» если и не была достоянием широкой публики, то, скорее всего, была прекрасно известна членам этого рода и знатокам разрядных книг из других дворянских родов. В начале XIX века местничество давно уже вышло из моды, но в подсознании дворянских родов «чистота» или «сомнительность» происхождения продолжали играть немалую роль. Не случайно же Пушкин не раз касался этой темы. К началу XIX века Муравьевы уже более трехсот лет документированно присутствовали в русской истории. Но всякий раз, когда кто-то из членов рода не получал чего-то, на что, по своим понятиям, мог по праву претендовать, он чувствовал себя обойденным – «злокозненными немцами», интригующими против русских, или титулованными «тварями» у трона, интригующими против «худородных». Этот комплекс мог быть как дополнительным стимулом служебного рвения, так и усилителем недовольства и внутреннего протеста в конфликтных ситуациях. Подчеркну еще раз: это лишь гипотеза. Но как еще объяснить тот факт, что из рода Муравьевых вышло декабристов больше, чем из любой другой дворянской фамилии, а из шести основателей первого русского тайного общества фамилию Муравьевых носили четверо
