Я выхожу из кухни и плетусь обратно на чердак. Велю ногам шагать вперед и нести меня прямиком наверх, но у ног имеются свои планы. Они сами влекут меня в гостиную и дальше – в маленькую спальню за гостиной. Кровоподтеки на губах Грейс Браун при свете лампы кажутся темнее, и порез на лбу выглядит еще более зловещим.
Наверное, она ударилась о борт, когда лодка перевернулась, говорю я себе. Или же, после того как она упала в воду, ее затянуло под лодку, и тогда она стукнулась головой. Да, так вполне могло быть. Наверняка так и было. Я не хочу долго размышлять над этим вопросом, потому что он влечет за собой чересчур много других. Велю себе не думать об этом и поправляю юбку на Грейс.
Ее одежда все еще влажна. И волосы тоже. Отправляясь кататься на лодке, она оставила в холле небольшой саквояж. Кто-то принес его сюда и поставил подле кровати. Тут же положили и черный шелковый жакет, который мистер Моррисон выловил рядом с перевернутой лодкой. Вещей Чарльза Джерома тут нет. Он взял их с собой. Я еще подивилась, когда увидела, как они с Грейс идут по лужайке к причалу: что за чудак тащит с собой на прогулку по озеру чемодан и теннисную ракетку?
Мне очень жалко Грейс Браун. Одинокая, мертвая, среди чужих. Ей бы лежать в родительском доме, чтобы вокруг были ее привычные вещи и мама и папа сидели с ней рядом всю ночь. Будет хорошо и правильно, решаю я, чуток с ней побыть. Я опускаюсь в плетеное кресло, морщусь, когда оно скрипит, устремляю взгляд на картину на стене и стараюсь думать об утопленнице только хорошее, как полагается при заупокойном бдении. У Грейс Браун было милое личико, это во-первых. Красивое и кроткое. Она была черноволосой. Тонкая кость, изящная фигурка. Я вспоминаю ее глаза. Тоже кроткие. И добрые. И… и… нет, ничего не получается. Как я ни стараюсь, думать выходит лишь об одном – об этой ране, глубокой, страшной, у нее на лбу.
Я смотрю туда – не могу удержаться, – и вопросы, которые я заглушала в себе весь день, набрасываются на меня, толкаясь и визжа, как папины свиньи, когда наступает время кормежки.
Почему Грейс Браун попросила меня уничтожить письма? Почему выглядела такой печальной? А Чарльз Джером – так он Чарльз или Честер? Почему в гостевой книге он записался как «Чарльз Джером, Олбани», если Грейс звала его «Честер» и письма свои адресовала «Честеру Джиллету, 17½ Мейн-стрит, Кортленд, Нью-Йорк»?
Я вытаскиваю письма из кармана. Этого делать не следует, я знаю, это неправильно, только вот и рана у Грейс Браун на лбу тоже… неправильная. Я вытягиваю из-под ленточки верхнее письмо, достаю и начинаю читать. Я быстро пробегаю взглядом строки о подружках и соседях, о нарядах и планах поездок, в поисках ответов на свои вопросы.
