Я стала думать, что и мои воспоминания — всего лишь постепенно сорганизовавшаяся и обросшая жизненной плотью легенда, миф. К тому же воспоминания, мемуары — удел знаменитостей, а я, выражаясь принятым нынче определением, всего лишь «физическое лицо».
И вновь у меня не хватило решимости…
На днях принялась разгружать книжные полки, освобождать их от старых журналов. Процедура для меня приятная и болезненная одновременно: с удовольствием просматриваю кое-что из прочитанного и с грустью откладываю «на выброс» то, без чего можно жить дальше. Вот они, снова выплыли из небытия два первых номера журнала «Звезда» за 1989 год с «документальным повествованием». Я тут же стала листать их, перечитывать, наивно полагая, что через семнадцать лет все восприму иначе: ведь прививка от боли уже сделана. Однако боль с прежней силой сдавила сердце и душу, и я, совершенно неожиданно, преодолевая все свои комплексы, неуверенность и природную лень, окончательно решила сесть за собственное документальное повествование, конечно же понимая, что предприятие мое — дело рискованное. Но ведь риск есть даже при выборе арбуза…
* * *
«Июль 1937 года в Тбилиси был особенно жарким. Я только что вернулся из отпуска… Ещё в Кисловодске нас, отдыхающих, оглушило сообщение о расстреле Тухачевского, Якира, Уборевича, Корка и других. Какие имена! Позже я узнал, что арестован бывший нарком внутренних дел Грузии Тите Лордкипанидзе… Через три дня арестовали его секретаря Гайка Агабаляна…
За что могли арестовать этих людей?»
Сурен Газарян
* * *
Как бы мы ни иронизировали по этому поводу, в жизни любого поколения есть периоды, когда вода была мокрее, солнце теплее, а трава зеленее. Ведь было же время, когда гвоздики издавали волшебный пряный аромат. А сейчас? Сколько гвоздик невиданных прежде сортов! Они превзошли своих предшественниц по красоте и разнообразию, но, увы, утратили свой запах, свой аромат. Уже дети наши не знают, что это такое — аромат цветка гвоздики. О внуках и не говорю. Никакими яркими образами, никакими сравнениями рассказать об этом нельзя, ибо как можно передать ощущение аромата словами, если человек не испытал этого сам? Впрочем стоит ли печалиться о тех поколениях, которые так и не ощутят прелестного запаха цветка? Ведь они ничего не утратили, ничего не лишились, они просто не знали его, не застали и не узнают никогда. Нельзя же печалиться об утрате того, чем никогда не обладал. А как быть тем, у кого эти потери до сих пор ноют фантомной болью? Что делать с этой болью — заглушить, унять обезболивающим? Или не дать затихнуть, поддерживать её, прислушиваться к ней, чтобы не забыть совсем, чтобы помнить утраченный фрагмент души?
