, её блистательное правление. Вокруг судьбы и творчества этого средневекового одописца скрещивались копья историков, философов, литературоведов. Академик Н. Я. Марр высказывал даже такую версию: Руставели и Чахрухадзе — одно и то же лицо, на самом деле Чахрухадзе — это фамилия поэта, а Руставели означает место его рождения, то есть руставский, из Рустави.
Не знаю, до чего доспорились учёные, но я лет десять-двенадцать назад с огромным интересом прочитала некоторые работы на эту тему. Мне показалось любопытным, что в поэме Руставели «Витязь в тигровой шкуре» есть заимствования из «Тамариани» Чахрухадзе, — точно так же, как в «Задонщине» Софония Рязанца можно найти множество прямых цитат из «Слова о полку Игореве». Впрочем я, кажется, вторглась не в свою область…
Память ведёт меня по небольшой старинной улице, и ностальгия по ней не отпускает меня вот уже сколько десятилетий. Моя улица и её жители — это воплощение всего, что мне нравится в Тбилиси и тбилисцах: артистичность, яркость, темперамент, талант, ирония, верность традициям, ораторская приподнятость речи, некоторая бесшабашность, «кинтоизм», как определяет это поэт Иосиф Гришашвили в своей блистательной книге «Литературная богема старого Тбилиси». Я не знаю более преданных друзей, чем тбилисцы, широких, щедрых, бескорыстных. Наверное, я опять пристрастна и необъективна, но я люблю этот город и его жителей, независимо от их национальности и социального положения. А разве в любви можно быть объективным? Тбилиси — моя родина, что бы там ни говорили и писали умники-философы, пытаясь вывести формулу, определяющую право человека называть своей родиной то или иное место на земном шаре. Чувство родины не обязательно связано с местом рождения, оно как любовь: либо есть, либо нет, и никто не вправе решать за меня, где моя родина, — это территория моих чувств.
* * *
«Я ещё не закончил писать, как вошёл Айвазов.
— Ну что, пишешь? А ну, посмотрим.
Он взял исписанные листы и стал читать. Прочитав несколько строк, он вырвал у меня листок с недописанной фразой и сказал:
— Кому нужна эта ерундистика? Я же сказал, как надо писать показания.
— Других показаний у меня не будет, — твёрдо сказал я.
— Тогда у меня будет другой разговор, и пеняй на себя.
— Пытки не заставят меня оговорить себя и других.
— Это мы ещё посмотрим.
Он позвонил в комендатуру и вызвал выводящего.
Через день или два меня снова вызвали. Айвазов, как ни в чём не бывало, был со мной любезен. Улыбался и заводил разговор на посторонние темы. Жаловался, что устаёт, как собака, и совершенно не знает личной жизни. Не прошло и пяти минут, как в кабинет Айвазова вошли Савицкий, Кримян и Давлианидзе.
