* * *
Вообще, выходить на улицу одной мне категорически запрещено, и я не нарушаю этого правила. Зато вечерами, после ужина, мы ходим с папой на главную площадь города (площадь Берии), чтобы купить газету «Вечерний Тифлис». Другие газеты мы выписываем — нам их приносит почтальон, а за этой нужно ходить самим. Кроме газет, мы получаем замечательные детские журналы «Чиж» и «Мурзилка». Вечернюю газету продаёт мальчишка, он стоит около кафе на углу площади и улицы Кирова, выкрикивая: «Вечерний Тифлис! Вечерний Тифлис!»
Сегодня он произносит название города иначе: «Вечерний Тбилиси!» С этого дня городу вернули его исконное название, оставив в прошлом русифицированное «Тифлис». Пройдёт не один год, пока многие города нашей страны сумеют вернуть свои подлинные имена.
Мы возвращаемся домой — переходим улицу Кирова, как раз в том месте, где подъезд знаменитого фотоателье. За мою бытность в Тбилиси оно несколько раз меняло свое название: то «фото Совнаркома Грузии», то «фото Литфонда Грузии», однако все называют его по старой памяти «фото Козак». Чтобы попасть туда, нужно войти в подъезд и подняться по деревянной, устланной ковром лестнице на второй этаж. В большом зале фотоателье на видном месте стоит старинный овальный стол, покрытый шкурой белого медведя, на которой в разное время снимались, я думаю, более половины всех младенцев города. Я не была исключением: каждый год накануне дня рождения родители приводили меня сюда, чтобы запечатлеть ещё один этап моего взросления. Первая фотография, аккуратно наклеенная на плотное белое паспарту, датирована январём 1931 года, за ней следуют ещё десять снимков. Последний, одиннадцатый, сделан летом 1941 года — и всё! Дальше — война и наивное ожидание, что, когда она закончится, всё будет как до войны. Войну мы пережили, но «до войны» так и не наступило.
Дальше мы идём мимо здания Горсовета, на первом этаже которого расположена старейшая аптека, и здесь неизменно встречаем то ли родственника, то ли хорошего знакомого (сейчас уже не помню) дядю Михо. Он идёт навстречу с улыбкой раскаивающегося людоеда, распахнув объятия, занимая почти весь тротуар, колыхаясь каждым килограммом своего могучего тела, и приговаривает: «Моди гакоцо! — Тут же переходит на русский и почти кричит: — Дай-ка я тебя расцелую, два целую, три целую!» Я знаю, что в молодости он прятал Сталина от жандармов в каком-то подполье, и это вызывает у меня уважение, но преодолеть чувство брезгливости я не в силах. Он не просто обнимает меня, а сгребает в охапку, поднимает и целует в лоб. Я вижу, что папе это тоже неприятно, но делать нечего; они перебрасываются парой фраз, меня ставят на землю, и мы следуем вниз по улице Армянский Базар, которую позже переименуют в улицу Леселидзе — в память о генерале, геройски погибшем в 1941 году.
